– О чем? – Она старалась, чтобы ее вопрос прозвучал скорее заинтересованно, чем настороженно.

– О спасении Эдессы, – ответил он. – Я хочу, чтобы ты отправилась в Крестовый поход со мной.

Алиенора замерла. Людовик взял ее руку и сжал очень сильно, причиняя боль.

– Воины Аквитании последуют за нами с большей готовностью, если ты поведешь их за собой, к тому же ты будешь рада возможности встретиться с дядей Раймундом, ведь он единственный брат отца на этом свете.

Он пристально наблюдал за ней, ожидая ответа.

– Что будет с Францией и Аквитанией? Один из нас должен остаться здесь, чтобы править.

– Сугерий справится. Есть еще граф Неверский, и даже если он тоже отправится в поход, как уверяет, де Вермандуа разберется со светскими делами и сам.

У Алиеноры сжалось сердце.

– А как же Мария? Нельзя оставлять ее на два года без матери.

Людовик отмахнулся.

– Здесь полно нянек, о ней позаботятся. Маленький ребенок не понимает, кто его мать. К тому времени когда она начнет рассуждать, мы уже вернемся. – Его лицо застыло твердой маской. – Ты отправишься со мной. Если мы помолимся у Гроба Господня, быть может, ты родишь мне сына. Я хочу, чтобы ты была со мной.

Неужели Людовик разгадал ее намерения и решил помешать планам? Очевидно, что брал он ее с собой не из любви. Если она откажется, он либо найдет способ ограничить ее свободу во Франции, либо повезет ее с собой на гораздо более суровых условиях, чем если она согласится. Он ее перехитрил.

– Как пожелаешь, – сказала она, опустив глаза. Рука в тисках его пальцев ныла от боли, однако Алиенора не охнула и не вздрогнула. – Я поеду с тобой из Везле.

– Хорошо. – Он поднес ее руку к губам и поцеловал бескровные пальцы, после чего ослабил хватку. – Мы поговорим об этом завтра.

Когда он ушел, Алиенора легла в постель, но оставила лампу гореть и, потирая онемевшую руку, стала обдумывать новую стратегию.

Мечи солнечного света рассекли облака и осветили церковь Сен-Мален, венчающую холм Везле. Тем, кто прибыл сюда в пасхальное воскресенье 1146 года, казалось, что Господь кончиками пальцев касается аббатства, даря благословение.

Город уже давно был переполнен, и на окрестных полях появились палатки. В тавернах и гостевых домах все было занято. Люди спали на обочинах дорог, положив головы на походные ранцы. В лавках шла бойкая торговля. Пекари не успевали печь хлеб, а за дрова для топки печей шла чуть ли не драка. Дороги к аббатству были забиты людьми, жаждущими принять участие в пасхальных обрядах. Даже с новым притвором церковь аббатства не могла вместить огромного количества пришедших, поэтому снаружи тоже установили кафедры, чтобы толпы на улице могли слушать слово Божье так же, как когда-то люди впервые слушали Христа.

Алиенора и Людовик исповедались перед алтарем, который был окружен железными перилами, сделанными из кандалов и цепей заключенных, снятых при освобождении. Алиенора горячо молилась о том, чтобы избавиться от своих невидимых оков.

После службы они вышли на улицу, стражники прокладывали им путь через толпу паломников, заполнявших неф и притвор, пока не подошли к кафедре, стоявшей на открытой площадке в некотором отдалении от церкви. За ней возвышались два трона, украшенных шелковыми драпировками и подушками, по обе стороны от них развевались знамена Франции и Аквитании. На Людовике и Алиеноре были одежды из простой некрашеной шерсти, и лишь на груди Алиеноры сверкал большой и искусно сделанный золотой крест, украшенный множеством драгоценных камней.

Позади и вокруг тронов собралась знать Франции и Аквитании. Холодный ветер обдувал вершину холма, но солнце по-прежнему пробивалось сквозь тучи и даже грело.

Процессия монахов в белых одеждах приблизилась к кафедре, возглавляемая смертельно бледным Бернардом Клервоским. Его тонзура отливала серебристо-серым, и сам он казался полупрозрачным, словно не от мира сего. Бернард устремил горящий взгляд на Людовика и Алиенору, а затем поднялся по ступеням на кафедру. Стоя перед толпой паломников и крестоносцев, он развернул пергаментный свиток и показал папскую буллу, призывающую всех христиан спасти святые места Божьи от неверных. Его голос, исходивший из хрупкого тела, был мощным, а его эмоциональное, трогательное ораторское искусство заворожило слушателей. По спине Алиеноры пробежал холодок. Она взглянула на Людовика и увидела, что в его глазах блестят слезы.

Бернард ударил по краю кафедры.

– Пусть все узники в этот день выйдут на свободу! Во имя святой Марии Магдалины в Везле пусть все, кто носит оковы за свои грехи, сбросят их, возьмут крест Христов и понесут его в Иерусалим! – Бернард широко раскинул руки. – Всем будет даровано отпущение грехов. Обнажите мечи свои в защиту Господа, и пусть ваши сердца будут чисты! Принесите клятву, принесите ее сейчас, принесите ее за Христа, умершего на кресте за ваши грехи и воскресшего победителем в этот самый день!

Людовик распростерся у подножия кафедры, не скрывая слез. Бернард Клервоский подарил ему крест из белой шерсти, чтобы пришить к плащу, и, подняв короля на ноги, обнял. Затем Алиенора опустилась на колени, чтобы принять свой крест. Она дрожала, немного от страха, но больше от охвативших ее чувств и осознания важности момента, который ознаменовал новый этап в ее жизни.

Аббат Бернард подал ей клочок шерсти, следя за тем, чтобы их пальцы не соприкасались. Его взгляд упал на великолепный крест на ее груди, Алиенора отстегнула цепочку и протянула ему.

– Дар на Крестовый поход, – сказала она.

– Благодарю вас, дочь моя, – ответил он и, словно золото жгло его плоть, быстро передал крест одному из своих слуг, чтобы тот положил его в сундук для подношений. Из-под платья Алиенора достала простой деревянный крест, который Бернард подарил ей в Сен-Дени.

Люди толпились, чтобы получить кресты от монахов, вышитые в монастырях по всей Франции, и на некоторое время воцарилась суета. Людовик и Алиенора вкладывали кресты в жаждущие, протянутые руки, пока не осталось ни одного. Толпа разошлась по палаткам и ночлежкам или воспользовалась возможностью помолиться в церкви, чтобы скрепить новые обеты. Возвращаясь в гостевой дом, Алиенора увидела множество людей, сидящих со скрещенными ногами на траве, которые возились с иголкой и ниткой, пришивая кресты к плащам и туникам. Кто-то стучал в барабан и задорно распевал песню.

Qui ore irat od Lovis

Ja mar d’ enfern avrat paur

Cars s’ arma en iert en pareis

Od les angles de nostre Segnor.

Алиенора подавила желание высмеять эти слова. «Тому, кто пойдет с Людовиком, нечего бояться, потому