– Твой первый долг – повиноваться мне, – жестко сказал он. – Я не позволю тебе действовать без моего согласия. Мать предупреждала, что тебе нельзя доверять и что ты пойдешь своим путем, и она была права.

– И конечно, твоя мать – источник всей мудрости, – ответил Алиенора. – Разве не она решала, как править Францией, когда была замужем за твоим отцом?

– Да, она имела право голоса, и чаще всего от этого не бывало ничего хорошего. – Его лицо исказилось. – С тобой я такой ошибки не допущу.

Алиенора встретила его взгляд.

– Я не такая, как она. Граф Анжуйский не сказал мне ничего, что я не передала бы тебе, и я не брала на себя никаких обязательств, но я думаю, что это была бы хорошая пара.

Людовик прищурился.

– Неужели? Возможно, ты соблазнилась очарованием анжуйца, но я – нет. Он пришел к тебе за моей спиной, а значит, не может быть хорошим свекром для нашей дочери, как и не вселяет желания породниться.

– Он ничего не сделал за твоей спиной.

– Однако мне он не сказал, что обсуждал это с тобой, значит, сделано это за моей спиной. И все же я не отказал ему. Сказал, что еще слишком рано принимать решение, но, если он будет хранить верность, пока нас не будет, я могу рассмотреть это предложение по возвращении. Это удержит его в рамках. Он слишком высокого мнения о себе, и его нужно урезонить.

Алиенора была согласна с мужем, но то, как он обращался с ней, словно ее тоже нужно было урезонить, ей претило.

– А когда мы вернемся, и он снова попросит руки Марии для своего сына?

Людовик пожал плечами.

– Даже если бы я и хотел согласиться, все равно не могу. Аббат Сугерий говорит, что этот брак кровосмесительный. У них общие предки.

– Но браки заключают и между более близкими родственниками. Например, наш союз. – Алиенора подняла брови. – Насколько я помню, против нашего брака Сугерий не возражал.

– Я больше ничего не желаю слышать, – огрызнулся Людовик. – Мне надоел этот спор. Если бы ты лучше исполняла свои обязанности, у нас бы уже были сыновья.

– А если бы ты лучше исполнял свои, я могла бы их тебе дать. Как я могу родить детей, когда ты не сеешь семя? Возможно, нам действительно следует аннулировать брак.

Лицо Людовика потемнело.

– Хватит! Ты извращаешь мои слова, придавая им отвратительный смысл. Раз уж ты просишь меня посеять семя, я это сделаю.

Он начал раздеваться и жестом пригласил ее лечь на кровать.

Алиенора сглотнула – к горлу подступила тошнота. Такого она не ожидала. Конечно, для него это всего лишь еще один способ ее унизить, к тому же в последнее время он был в состоянии исполнить супружеский долг только в порыве ярости и религиозной страсти. Она покачала головой.

– Делай, что я говорю! – Он схватил ее за руку и потянул к кровати. Сначала она сопротивлялась, но он так вывернул ей руку, что она сдалась.

По крайней мере, все закончилось быстро. Советники убедили Людовика, что чем дольше мужчина находится в теле женщины, тем больше жизненной силы она забирает у него, чтобы согреть свое холодное нутро, и что исполнение супружеского долга может серьезно ослабить мужчину. Через несколько секунд он вздрогнул в экстазе, его крик застрял в горле, вырываясь короткими звуками.

– Вот так, – выдохнул он, отстраняясь от нее. – Я дал тебе семя; теперь иди – молись и роди мне сына.

Алиеноре удалось выйти из комнаты, держась прямо и с высоко поднятой головой, но, как только она оказалась за дверью, ее вырвало. Когда она добралась до своих покоев, то упала на колени и стала молиться. С семенем Людовика, облепившим ее бедра, она просила Господа простить ее грехи и благословить ребенком, а потом, распростершись ниц, поклялась на костях святой Радегунды, что освободится от этого брака любой ценой.

26

Венгрия, лето 1147 года

Дождь начался снова, когда повозка перед Алиенорой затряслась и остановилась, ее колеса увязли в жидкой грязи, взбаламученной бесконечным потоком французских солдат и паломников. Немецкие крестоносцы, что обогнали их, прошли здесь стаей саранчи, лишая французов провианта, настроили местное население против любых гостей и превратили дороги в месиво.

Солдаты и паломники поспешили подставить свои плечи под заднюю часть телеги, а другие бросили в трясину бревна и части оград, чтобы вытолкнуть из ямы. Пока они толкали, навалившись все разом, один человек упал, а когда он, шатаясь, поднялся на ноги, с него капало, как с первобытного демона. Другой потерял в жиже сапог, и ему пришлось копаться в грязи руками, как нищему в миске похлебки в поисках мяса.

Жоффруа де Ранкон вручил Алиеноре плащ из прочной вощеной кожи, с капюшоном.

– Боже правый, мадам, – пробормотал он, – такими темпами мы не доберемся до границы до заката.

Поморщившись, Алиенора с трудом натянула плащ. Накидка не успела как следует просохнуть с прошлого раза, и к запаху пчелиного воска и кожи примешался запах сырости и дыма. К вечеру, когда они разобьют лагерь, от нее будет вонять, как от угольной жаровни, но уж лучше так, чем промокнуть до нитки и покрыться клейкой грязью, как большинство этих несчастных.

После долгих толчков, проклятий и борьбы телега в конце концов выкарабкалась из трясины и покатилась по своему извилистому пути, но за ней следовали другие телеги, и их ждала та же участь. Алиенора понятия не имела, где находится Людовик, разве что где-то впереди, и, по правде говоря, ей было все равно, лишь бы он не попадался ей на глаза.

Они были в пути уже шесть недель, отправившись из Сен-Дени в конце мая. В жаркий день в присутствии папы Евгения Людовик принял знамя-орифламму из рук аббата Сугерия на тщательно продуманной церемонии, чтобы пожелать французской армии удачи и успехов на долгом пути в Иерусалим через усеянные костями поля сражений Эдессы, Антиохии и Триполи. Алиенора задыхалась от жары в многослойном парадном одеянии. Аделаиде тоже было несладко, и на мгновение женщины пришли к согласию, стоя бок о бок и с трудом вынося духоту.

Людовик удалился, чтобы пообедать в прохладе аббатства с его святейшеством и прочими священнослужителями. Всем остальным пришлось ждать снаружи, и Алиенора добавила к списку невысказанных претензий невнимательность и пренебрежение супруга.

Однако ей хотя бы не пришлось ехать рядом с Людовиком. Армия была разделена на части, и она ехала либо со слугами и багажом в центре, либо