– Я собираюсь нарушить клятву и позволить Пьеру де ла Шатру занять пост архиепископа Буржа, – сказал он.

Она посмотрела на него. Уголки его губ напряженно опустились.

– Нарушить слово – великий позор для короля, но у меня нет выбора. Я сделал все, что мог, но это все равно что бить кулаками по крепкой крепостной стене, пока руки не сотрутся до кровоточащих костей.

– В обмен на это, по крайней мере, мы должны добиться снятия запрета на брак Рауля и Петрониллы, – быстро сказала она.

– Это можно обсудить, – ответил он таким тоном, что она отбросила надежду на удачный исход. – Я ожидаю, что вы тоже внесете свою лепту в это дело.

Держа кубок осторожно, будто младенца, он вышел из комнаты.

Алиенора вздохнула и поднялась на ноги. Она не станет уклоняться от того, что должно быть сделано. Возможно, Людовик и перестанет теперь молотить кулаками по стенам, но были и другие, более тонкие способы разрушения замков.

21

Париж, июнь 1144 года

Освящение обновленной и перестроенной базилики Сен-Дени, места захоронения королей Франции, состоялось 11 июня и привлекло толпы верующих со всей Франции. В маленьком городке Сен-Дени за одну ночь выросли поля палаток. Все трактиры и гостиницы едва не лопались по швам, все хижины в радиусе двадцати миль, в которых можно было снять угол, были заполнены путешественниками. Все стремились увидеть перестроенную церковь, сверкающий интерьер которой, по слухам, напоминал украшенный драгоценностями ковчег, созданный для того, чтобы вместить дух Господень. Даже строительный раствор, поговаривали, был усыпан драгоценными камнями.

Алиенора спала в доме при аббатстве, а Людовик провел ночь в бдении вместе с Сугерием, монахами аббатства и церковными иерархами, среди которых было тринадцать епископов и пять архиепископов.

Алиенора делила комнату для гостей со свекровью, которая приехала на церемонию из своих владений. Женщины общались вежливо, но холодно. Они не разговаривали после рождественского пира, и это, по крайней мере, позволяло сохранять выдержку. Аделаида посмотрела на платье Алиеноры из рубинового шелка, слегка скривив губы, словно оно показалось ей аляповатым и неприятным, но оставила мысли при себе. Не упоминала она и о Петронилле с Раулем, хотя само отсутствие этой темы зияло, будто темная дыра, посреди их разговоров. Петронилла и Рауль не приехали, потому что были отлучены от церкви и не имели права входить в аббатство.

В туманное утро, еще прохладное и сумрачно-голубое, женщины покинули гостевые покои и направились к церкви с ее новыми дверями из позолоченной бронзы, украшенными надписями из позолоченной меди. «Благородная работа ярка, но, будучи благородно яркой, она должна просветлять умы, позволяя им путешествовать сквозь огонь к истинному свету, где Христос – истинная дверь». Алиенора прочитала эти слова, а затем подняла глаза к перемычке, на которой было написано: «Прими, суровый Судья, молитвы твоего Сугерия. Позволь мне быть милостиво причисленным к твоим овцам».

Печать Сугерия лежала на всем, если не в виде самого имени, как на двери, то в сверкающем золоте, драгоценностях и разноцветном свете, льющемся сквозь сияющее стекло окон. Золотая алтарная преграда была усыпана аметистами, рубинами, сапфирами и изумрудами. На хорах возвышался великолепный крест высотой в двадцать футов, украшенный золотом и драгоценными камнями, изготовленный знаменитыми маасскими ювелирами. Тьма сияла. Алиенора чувствовала себя так, словно находилась в сердце драгоценного камня или реликвария, и была рада, что надела платье из красного шелка со всеми его украшениями, потому что в нем ощущала себя частью этой сверкающей, сияющей картины.

Людовик, в простом одеянии кающегося грешника, пронес по церкви на высоко поднятых руках серебряный ковчег, в котором покоились священные кости святого Дионисия. Сугерий и сопровождающие его священнослужители окропили внешние стены аббатства святой водой из серебряных кропильниц[13], а затем вернулись к прихожанам, которые также получили благодатное окропление. Людовик положил ковчег на усыпанный драгоценными камнями алтарь и распростерся ниц, вытянувшись в форме креста. Его кожа была белой, на лице застыли тени усталости, но глаза были наполнены светом, а губы раздвинуты от восторга. Славные звуки хора поднялись ввысь вместе с ладаном и растворились в цветном сиянии, лившемся из окон.

Алиенору, к ее удивлению, церемония тронула, а ведь она не ожидала ничего особенного. Сегодня она ощутила присутствие и дыхание Господа. Слезы наполнили ее глаза, затуманив зрение. Рядом с ней Аделаида тихо вытирала глаза рукавом, а муж похлопывал ее по руке. Людовик вышел вместе с монахами в конце церемонии, вид у него был ошеломленный – он словно опьянел.

К полудню освящение закончилось, но празднования продолжались до самого полудня. Нищим раздавали милостыню – хлеб и вино. Торговцы продавали прохладительные напитки под навесами, установленными за стенами аббатства. Некоторые паломники приносили с собой еду и находили места в тени, чтобы поесть. Люди стояли в очереди, стремясь увидеть невероятное собрание реликвий и украшений, которыми Сугерий одарил аббатство, и осмотреть живописные истории в чудесных витражах.

В одиночестве, поскольку Людовик все еще был с монахами, Алиенора остановилась у аналоя[14] в виде орла с распростертыми крыльями. Она заплатила за то, чтобы его позолотили, потому что оконечности его крыльев стерлись от постоянных прикосновений паломников и верующих, и, в конце концов, это был ее символ как герцогини Аквитанской.

Едва слышно к ней подошел монах и прошептал призыв, которого она так ждала. Сердце у нее на мгновение сжалось. Приказав своим дамам и рыцарям оставаться позади, Алиенора последовала за монахом в комнату на верхнем этаже гостевого дома аббатства. Когда он постучал в дверь и положил руку на засов, она глубоко вздохнула и взяла себя в руки.

Внутри, ожидая ее, стоял Бернард Клервоский, одетый в серовато-белую рясу из немытой шерсти. Он выглядел еще более истощенным, чем прежде, а на его скулах играл лихорадочный румянец. Хотя смотрел он на нее безмятежно, Алиенора чувствовала, что его напряжение отражает ее собственное. Они пришли сюда для переговоров, но ни один из них не хотел находиться рядом с другим.

Ей было интересно, что он думает о Сен-Дени, ведь сам он предпочитал поклоняться Господу в простоте, избегая богатства и драгоценностей. Он и раньше упрекал Сугерия за его интерес к материальным благам, но все же присутствовал на освящении. Возможно, это помогло ему почувствовать свое превосходство, а возможно, он хотел понаблюдать, чтобы написать потом об этом осуждающую проповедь.

Она сделала реверанс, а он поклонился ей, но это было похоже на обмен приветствиями вышедших на арену противников.

– Отец, я