прощание.

Скрещенные руки рабыни начали медленно раскрываться, будто цветок лотоса в ночной прохладе. Она все так же не поднимала головы, покорная своему предназначению, но блестящее от воды тело оживало, становилось единым целым. Цепочки, что казались раньше приклеенными к нему, теперь двигались все свободнее, отставали от гибких змеиных извивов. Смуглая кожа показывалась между ними на мгновение и снова исчезала, скрытая сияющим металлом. Танцовщица ловила капли развернутыми ладонями, позволяла им стекать по рукам, рисуя замысловатые узоры.

Барабан неожиданно пропустил удар, и в тот же момент арашни резко прогнулась в талии, вскидывая голову и распахивая объятия навстречу небу. Цепочки рассыпались, опали вокруг двух полушарий груди, и несколько секунд капли дождя ласкали выкрашенные в алый цвет крупные, напряженные соски. Натянутые струной ноги дрожали, сжатые едва ли не до судороги, и цепочки мерцали, подхватив эту дрожь.

Барабан снова зазвучал, арашни выпрямилась и продолжила игру с прозрачными струями. Но теперь Аори знала, насколько обманчиво это затишье. Она закашлялась, осознав, что не дышала все то время, что танцовщица стояла, открывшись небу. Вздох эхом отозвался в других шатрах, но мудрый и прошедший сотни путей тоо не разделил его, печально улыбаясь чему-то ему одному известному.

– Лишь рабыни танцуют с дождем, – тихо произнес он и протянул Аори трубку кальяна. – Как несправедливо и как мудро. Все пути Харру совершенны, нелепы лишь наши попытки их осознать.

Аори кивнула и глубоко затянулась.

Ты прав, тоо. И ты, и эта арашни, и даже Дафа… Вы лучитесь жизненной силой, и не надо быть изменяющей, чтобы это почувствовать. Вы беспощадны к себе и к другим, и вы отдаете себя без остатка, сияете, будто звезды, которых никогда не видите.

Но я не могу отозваться, не могу ответить тебе. Та, которую ты видишь перед собой, – чужачка, дикарка.

Я не хочу превратиться в твоего врага, тоо.

Она выдохнула дым и вздрогнула – мир мгновенно заволокло пеленой. Демоны… Конечно, здесь курят не табак!

Аори хотела было отложить трубку, но теплая ладонь Шукима сжала ее собственную. Черные глаза улыбались, когда тоо и чужачка встретились взглядами.

– Ты же хочешь увидеть танец так, как должно? Так не останавливайся. Позволь этой ночи быть.

Вторая затяжка разлилась по телу горячей волной, и Аори, отложив трубку, счастливо вздохнула. Все напряжение прошедших дней, усталость, страх растаяли, оставили ее самой собой.

Когда она снова посмотрела в светящийся проем шатра, то недоверчиво тряхнула головой, пытаясь прогнать застящую взор пелену. Под дождем плясала уже не одна арашни, а целых три. Их руки сплетались, как ветви тавуки в тесной щели, металлические одеяния мерцали, вынуждая всматриваться, пытаться поймать тот момент, когда между золотым мелькнет алое.

Сознание уже не успевало осознавать по отдельности их движения, грохот барабана и звон, запах растертых маслами тел. Все слилось воедино и породило новое ощущение, которому нет названия. Чувство, доступное лишь душе, вырвавшейся из оков плоти.

– Ты удивляешь меня, – подняв со столика два небольших армуду с вином, тоо протянул одну Аори. – Я вижу улыбку, но не смущение.

– Изобразить?

Она осторожно вынула сосуд из его пальцев и осушила одним глотком. От приторной сладости свело скулы, и Аори не удержалась от гримасы.

Тоо, усмехнувшись, поставил свой армуду обратно нетронутой.

– Слишком поздно.

– Почему ты возишься со мной? Почему защищаешь?

Вопрос вырвался прежде, чем Аори успела прикусить язык.

Удивление на лице тоо сменила странная гримаса, будто он задавил глубоко внутри себя режущую, острую боль.

– Это мой долг.

Она недоуменно приподняла брови.

– О, Харру! –  выпрямившись, тоо всплеснул руками. – Аори, неужели ты не понимаешь?

– Похоже, нет.

– Я так редко чувствую себя глупцом, – Шуким с коротким грустным смешком ссутулился, оперся локтями о колени. – Ты ничего не знаешь о долге крови, верно?

– Ничего.

– Ты пролила кровь, спасая мою жизнь. Я обязан отплатить тем же.

– Могу сделать вид, что собираюсь зарезаться, – язвительно ответила Аори.

Вот оно что. Не семья, не друг. Долг.

– Харру не нужна твоя ложь! – рявкнул тоо, впервые на ее памяти. – Не нужна она и мне.

Он отвернулся с лицом, искривленным гневом. Аори медленно положила виноградину обратно на тарелку и коснулась его руки.

– Прости. Мне не стоило так шутить.

– Почему ты насмехаешься надо всем, чужачка, и в первую очередь – над собой? – спросил он, не оборачиваясь.

– Чтобы не плакать.

Танец под дождем становился все медленнее, словно и танцовщицы, и барабаны, и зрители устали от его бесконечного полета.

– Слезы – бесценный и бессмысленный дар, Аори. Ты отдаешь свою жизнь. Не пролив их, ты могла бы сделать лишнюю сотню шагов и дойти к тому, что разрывает сердце.

– Но, когда не хватит и тысячи, слезы – это единственный способ не дать ему разорваться.

Он медленно перевел на нее взгляд, наполненный удивлением и печалью, потушившей гнев. И Аори впервые осознала, насколько важно для арахов не только то, что сказано, но и как. Вязь слов – не дань традиции, не прихоть. В пустыне живут с открытыми душами, и нет среди них ни одной огрубевшей.

– Так почему же ты смеешься?

– Мне больше нечего беречь.

Между тканями, заменяющими шатру дальнюю стенку, беззвучно проскользнула рабыня. Не поднимая взгляда, она быстро заменила чаши на горелках, поставила чистые армуду и, собрав посуду в широкую глиняную миску, скрылась за занавесками.

Только сейчас Аори заметила, что они остались вдвоем.

– А где Дафа?

– Отпросилась в гости к сестре. Обычно ей приходится скучать всю ночь, оберегая тоо от нежеланной компании, но сегодня у нее появилась замена.

– Скучать? Кхм…

Аори бросила многозначительный взгляд на танцовщиц. Выдернув из-под ноги подол, она села поудобнее и осторожно подняла армуду. Горячий металл обжигал пальцы.

– А ты сам не скучаешь?

– Эти часы – бесценны. Позволь и мне задать вопрос, Аори.

– М-м?

– Ты рассказала, ради кого отправилась в путь. Но кто остался позади? Что не смогли спасти тысячи шагов и исцелить тысячи слез?

Рука Аори дрогнула, но алые капли пролетели мимо белоснежного подола и впитались в циновку.

– Тоо…

– Мое любопытство причиняет тебе боль, – он осторожно вынул армуду из ее пальцев и, подхватив со столика салфетку, вытер их. – Что я могу сделать, чтобы ты забыла мой вопрос?

– Все в порядке. Спрашивай, что хочешь. Я просто не знаю, как сказать… что сказать. Он нужен людям, среди которых живет… в отличие от меня. Я верила ему, и вера – все, что у меня было. И единственное, что он мог забрать.

Она старательно улыбнулась, заставляя уголки губ подняться, и глубоко