class="p1">Шли они день и ночь, задыхаясь и падая замертво, но среди тех, кто добрался до Ше-Бара, был молодой отец. Он нес на руках сына, а все, что осталось от матери, – дешевый медальон на тонкой цепочке.

Буря замерла, стоило им добраться до Стальных врат. Она стеной клубилась позади, но впервые за несколько лун смогли путники поднять куфии и вдохнуть полной грудью. Стражники принесли воды, гости напились досыта. И, проспав ночь на мягких перинах, умыли лица и предстали перед Двуликой.

Они не просили ничего для себя, и потому Харру был с ними в тот день. Он прошептал ответ, и Двуликая посмотрела на ребенка.

“Цена Сердца Харру – это дитя, – сказала она.”

Отец прижимал сына к себе изо всех сил, но те, с кем он делил последний глоток воды в пустыне, были беспощадны. На ступенях храма Двуликая вырезала бьющееся сердце и вложила часть его в дешевый медальон на тонкой цепочке. И надела его на шею тому, кто больше не был отцом.

“Иди, – сказала она. – Иди туда, где начинается Священный путь.”

Он смотрел в лица тех, с кем брел под порывами песка, тех, кто отдавал свой кусок хлеба голодному ребенку. Всего одна ночь, одна ночь без страха смерти, и они легко забрали жизнь. Не смея поднять взгляда, стояли они. Не смея открыть рта, молили они.

Он ушел из Ше-Бара, не глядя, куда ступает. И на третий день буря умерла.

– Мне не нравится эта сказка, – пробормотала Аори и облизнула пересохшие губы. – Почему Двуликая потребовала такую плату?

– Она – меч в руках Харру. И, если сталь покинула ножны, то не для того, чтобы копать песок. Но обвинишь ли ты инструмент за то, что он выполнил свою работу?

– Люди умеют быть очень своевольными инструментами… если захотят.

Аори встретила взгляд темных глаз и упрямо прищурилась.

– И это верно. Наша жизнь – лишь история на страницах книги судеб. Мы властны и мы должны пытаться изменить ход рассказа, но даже лучшим не дано выбирать, кто его прочтет.

Виноград с длинными вытянутыми ягодами оказался терпким, наполненным не одной лишь сладостью, но и вяжущей горечью. Аори осторожно отрывала ягоду за ягодой, запретив себе и думать о чем-то более существенном.

Трубки ей, конечно, не досталось. Тоо задумчиво курил, закинув руку на высокую подушку, заменявшую спинку. Бесстрастное лицо его не тревожили ни печаль, ни улыбка, пусть Дафа и пыталась время от времени завязать разговор. Безуспешно – Шуким или кивал, или невнятно хмыкал в качестве ответа, не вслушиваясь в вопрос. Но, стоило снаружи гулко ухнуть барабану, тоо тут же воспрял, улыбнулся и, аккуратно подняв с грелки чашу с вином, от души отхлебнул.

Покосившись на Аори, Дафа прищурилась и наклонилась поближе, так, чтобы Шуким не услышал ее шепота.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – любой другой поверил бы участию в голосе арашни, но Аори скривилась, будто ей на ногу наступили. – Не ешь, не пьешь, словно в ожидании… Да и неудобств в дороге я за тобой не припоминаю.

Она подмигнула, предлагая открыть тайну, но злой огонь в глазах никуда не исчез.

Аори глубоко вдохнула и выдохнула, чтобы заготовленный ответ получился таким же бесстрастным, как тоо пару минут назад.

– У меня не может быть детей, погонщица, – отщипнув очередную виноградину, она принялась перекатывать ее между пальцев. – Что еще из особенностей моего организма тебе интересно?

Арашни отодвинулась под немигающим змеиным взором тоо – в отличие от нее, Аори голоса не понижала.

– Долог тот день, когда мой караван прибывает в Ше-Бара, – произнес он и снова отхлебнул из чаши, не сводя взгляда с помощницы. – Долог и полон. Но ночь, что следует за ним, – еще длиннее. Все, чему нет места на Священном пути, ожидает меня. И если я желаю разделить радость, то моя воля – это закон.

– Прости, мой тоо, – арашни покорно склонила голову.

– И ночь звучит, как и должна, – голос Шукима потеплел. – Аори, приготовься увидеть то, что не увидишь более нигде. И, скорее всего, – никогда, пусть Харру и улыбается, слушая меня.

Гулкие, редкие удары барабана участились, заглушив шум падающих капель. Дождь тоже изменился – сплошная стена распалась на отдельные струи. Капли золотом вспыхивали в свете факелов прежде, чем навсегда исчезнуть во тьме.

Арашни появилась между ними беззвучно, будто призрак, а не женщина из плоти и крови. Высокая, гибкая, как молодая лоза, она застыла, вытянувшись на полупальцах и подняв лицо к небу. Обнаженные руки танцовщица вытянула перед собой ладонями вверх, и вода собиралась на них крупными каплями.

Широкий бронзовый ошейник отбрасывал алые блики на ее скулы и плечи. От него сбегали вниз сотни тонких цепочек, и казалось, что струи дождя застыли в металле, плотно обняв женское тело. Они опускались ниже бедер, открывая взглядам точеные ноги арашни.

И ни волоска на гладко выбритой голове. Даже брови, две ровные полоски, были нарисованы черной краской. Татуировка, тянувшаяся над правым ухом с виска и до затылка, казалась высеченной в черепе.

Барабан смолк, разговоры в соседних шатрах стихли. Остался лишь шум дождя с редкими ударами крупных капель, согретых живым теплом.  Молчание и ожидание, бессильная молитва мирозданию о том, чтобы время сдвинулось с мертвой точки.

Тонкий звон вплелся в шелест дождя и исчез. И снова зазвучал ненадолго, и на этот раз Аори заметила, как арашни едва заметно качнула бедром.

Рабыня сложила руки на груди, низко опустила голову. Плавно, текуче она повернулась и переступила с ноги на ногу. Барабан снова зазвучал, звон от ее шагов вторил ему, будто эхо.

Маленькие нежные ступни ласкали влажные камни каждым прикосновением. Тонкая витая цепочка соединяла лодыжки, не мешая арашни, но лишний раз подчеркивая ее несвободу. Шаги понемногу становились шире, вовлекали в танец колени, бедра, талию…

Следуя за ними, ускорился и ритм, напряженные, гулкие удары то отставали, то опережали наполненные страстью движения. Танцовщица то вытягивалась вверх, то скрещивала ноги, то странным образом подгибала одну и скользила ступней по голени второй, так, чтобы каждый различил, как натягивается соединяющая лодыжки цепочка. Звуки и движения сливались в будоражащем, нечеловеческом единении, и не понять было, то ли арашни управляет танцем, то ли танец подчиняет тело. Но почему-то двигались лишь ноги и бедра, словно часть ее превратилась в камень.

Словно время не пришло.

Аори, затаив дыхание, следила за движениями арашни. И даже не заметила, как Шуким коротко, властно посмотрел на Дафу. Без единого слова погонщица поднялась и покинула шатер, поклонившись тоо на