– Вы себе сделали такой альбом. И как часто вы его смотрели? Вообще, как вы с ним обращались?

– Сначала смотрела сто раз в день. Это моя терапия. У меня не было ничего другого. Ну, а что, я могу пойти и сто долларов заплатить психологу, и ничего не поможет, да? Мои родители были против развода.

А тут я смотрю – вау, мне прекрасно, хорошо. Софа, ты можешь дальше идти, все будет в порядке. И поэтому эти фото такие, знаете… вот такие, например.

– Ну, София, смотрите, это чистый бунт. Сделали и сами себе доказали. Это же вы придумывали композицию, как все снимать? Как сидеть, как стоять, что надеть, с какого ракурса снять?

– Да. Я вам скажу, мы дурачились. А какой человек может дурачиться, когда он хочет только плакать: развод, маленький ребенок, где я буду жить… У него нет способности дурачиться. А он должен. Вы согласны? В этом мой бунт. В стремлении дурачиться.

– Как вы себя привели в это состояние? Я понимаю, что настроение было у вас не очень…

– Ужасное.

– Как вы себя так настроили, убедили сделать фотосессию?

– Я себе сказала: я же не буду поддаваться, да? Мне и так тяжело. Так вот, я буду дурачиться, я буду из моей грусти делать радость и веселье. Я всегда так делаю.

Когда Эрнест умер, я тоже сделала фотосессию, у меня дома. По-другому. Я теперь была «грузинская вдова».

Это был мой способ бунта, сопротивления. Исцеление самой себя. А что, разве это плохо?

– Это очень хорошо. Вы здесь просто красотка.

– Видите эту шляпу? Это я сделала.

– А это на вас костюмы, которые Эрнест покупал?

– Да. Вот. Что, плохие чулки? Смотрите, какие красивые.

– Костюм прекрасный, белый с черным. В стиле Коко Шанель. Как это нужно воспринимать, серьезно, несерьезно? Расскажите.

– Во-первых, я только вам это объясняю, никто из моих знакомых не видел этого, не знает этого и не понимает этого. Это, конечно, очень мое, внутреннее такое. Очень интимный, личный альбом, я никому этого не показываю. Это другая Софа. Они меня такой не знают. Но это много говорит обо мне. Понимаете?

– Это ваш способ пережить трагедию.

– Да.

– Пережить стресс, горе, боль…

– Да. Видите, вы меня понимаете. Вы же не говорите: «Что это за сумасшествие, почему ты так делаешь?»

Между прочим, Эрнест имел такое же качество, о котором я не знала. За три дня перед тем, как у него случился удар, он даже не попросил, он настоял, чтобы я нашла фотографа. Он сказал, что нужен профессиональный фотограф, и он хочет сделать фотосессию дома. Это заняло три часа.

– Фотограф снимал вас вдвоем?

– Нет, только его, меня не было дома. Я не знаю, или он предчувствовал, что это конец, или у него было какое-то особое состояние. Я нашла женщину-фотографа, и она просила, во-первых, чтобы меня не было дома, чтобы я его не смущала. Во-вторых, приготовить все галстуки. У него была коллекция, сто галстуков.

– Сто?

– Да, если не больше. Ну, он такой европейский человек. Фотограф попросила, чтобы были разные галстуки. И чтобы меня не было.

Смотрите, какой альбом… Это весь альбом только с этой сессии. Тут нет других снимков.

И я очень верю в философию фотографии. Я даже записала чью-то фразу про то, что такое фотография – это замороженное представление правды, один момент правды, она неповторима. Не то, что сегодня делают в фотошопе… Настоящее фото замораживает единственный момент правды, единственный момент реальности.

Фотография запечатлевает и внутреннее состояние тоже. Мы не только фотографируем то, что мы видим, у фотографии имеется подтекст – то, что мы чувствуем в процессе, то, что мы думаем. Это моя философия.

Фотограф делала цветные фото. Совсем забыла – рубашки! Рубашки тоже нужно было приготовить.

Рубашки. Ну, как? Вы знаете еще такого мужчину, которому бы вдруг захотелось сделать фотосессию? Надо еще учитывать, что сейчас фотосессия – распространенное явление, и то не все мужчины захотят ее делать, а это был 1996 год. Это было его предчувствие, уверенность в необходимости сделать это именно сейчас. Потому что до этого никогда в жизни он такого не делал.

Фотограф ему говорила: «Будь серьезный… будь смешной… смейся…» Но как тут смеяться, если через три дня после этого у него случился удар? Человека парализовало. А надо было смеяться. Несмотря ни на что.

– То есть он уже знал все детали истории с «Аспримилком»? Он уже все это в себе нес?

– Да. Она ему говорила, какую рубашку, какой галстук, где стоять, где сидеть, и все такое. Но тут есть еще кое-что. Я постараюсь пересказать вам его настроение… Он предсказал будущее сам себе, честное слово, сто процентов.

Во-первых, Катерина, он вдруг захотел поехать в Америку, и мы сделали такой круг, в одиннадцать дней. Мы приехали в Нью-Йорк, где он когда-то жил, где жили его знакомые, где сохранился его дом – белый дом, огромный. И он очень хотел все это мне показать.

Я думаю, что человек, когда у него возникают такие чувства, такое желание как бы перечитать, подытожить прожитое, замыкает круг своей жизни.

– Вы тогда об этом думали, или вспомнили уже сейчас, анализируя, что происходило?

– Сейчас. Потому что все было странно. Были три такие странные вещи … Он вдруг меня спрашивает: «Какой у тебя номер паспорта?» Конечно, я назвала ему номер, но я не знала, почему и зачем он хочет это знать. А он, оказывается, писал свое завещание. Я не могла догадаться, что это для завещания.

Потом эта поездка в Америку. Когда он все последовательно показывал мне, рассказывал, как это было.

И третье: в каком он был состоянии, когда фотографировался? Катерина, честное слово, он был такой мужчина, который любил флиртовать с женщинами. Все время. А мне это нравилось, честно. Нет, у меня не было никакой зависти, у меня нет такого качества. Это болезнь, когда человек завистливый или подозревает все время, это болезнь.

Да, он с ней флиртовал, с этой мадам фотограф. Она была такая восторженная после общения с Эрнестом. Потому что они оба “made fun” – получили удовольствие, отлично повеселились, отлично провели время. Я вернулась и застала двух веселящихся людей, которым было прекрасно.

Она была израильтянка, но много лет жила в Америке. Профессиональный фотограф, у нее было ателье. И она говорила мне комплименты,