— Ливония? — Лина удивлённо подняла брови. — Это далеко, но... это интересно. Это же моя родина. Если ты действительно намерен идти до конца, то это лишь одна из преград.

Фауст кивнул, подавляя в себе внутренние сомнения:

— Да, и, кажется, другого выбора у нас нет. Но что-то меня гложет... Зачем я это делаю? Что я хочу доказать? Если бы не мой учитель, я бы...

Лина протянула ему кружку вина:

— Пей, король. Ты хочешь вернуть своё наследие. Трон. Династию. Свою честь. А, может, и себя самого. Это твоя цель. Остальное не имеет значения.

Он принял кружку и сделал глубокий глоток, чувствуя, как тёплое вино разливается по его жилам. Он решил идти до конца. Да, он был некромантом, но всё ещё оставался королём. Сквозь густые тучи падал снег, устилая улицы Свободного Пристанища белым покрывалом. И Фауст, усталый и мучимый сомнениями, направился к самодельной церкви, укрытой среди покосившихся домиков, которую он уже посещал раньше. Он постучал в старую деревянную дверь, и, услышав, что его приглашают войти, осторожно переступил порог.

Внутри было холодно, как и снаружи, но царил покой. Слепой священник, в простой серой рясе, сидел за алтарем, выслушивая шепоты прихожан. Услышав шаги, он поднял лицо, и его слепые глаза, несмотря на свою незрячесть, обратились к Фаусту. Некромант резко упал на колени, едва достигнув алтаря.

— Ох, я грешен, отец! — сорвалось у него с губ.

Священник нахмурился, удивлённо поднимая руку к своей груди:

— Неужели сам король-некромант пришел сюда? — голос его звучал удивлённо. — Я запомнил твой голос.

Фауст, вздрогнув, поднял голову:

— Да, это я. Я пришёл покаяться.

Слепой священник протянул руку, и его пальцы мягко коснулись головы Фауста:

— Каждая душа заслуживает утешения и прощения, сын мой. Твоя не исключение.

— Я... — Фауст замялся. — Я ещё не нагрешил, но боюсь, что вот-вот сделаю это. Я не хочу враждовать с людьми Ливонии. Они всегда были союзниками Агорана. Я не хочу проливать их кровь. Моя война с герцогом Эдмундом, но не с ливонийцами.

— Святая Матерь дала нам свет свободы воли, когда зажгла огонь в наших душах, сын мой, — мягко проговорил священник, продолжая гладить его по голове. — Если ты не хочешь грешить, то не делай этого. Ты можешь следовать своей совести.

Фауст закрыл глаза, почувствовав, как тревога утихает в глубине его разума:

— Но я боюсь... боюсь сделать выбор, за который потом буду корить себя до конца дней. Сражаться с чудовищами и мерзавцами — одно. Но убивать тех, кто не сделал мне ничего плохого, лишь потому что они стоят на пути моих целей — это совсем другое.

Слепой священник усмехнулся, словно видя в этом глубоком мраке нечто, что он уже знал:

— Слушай своё сердце, дитя моё. Если оно чисто, поступай по совести. Прости других, прости себя. Даже в тени можно найти свет.

Фауст встал с колен и поблагодарил священника за беседу. Его сердце стало легче, но мысли ещё витали в тумане сомнений.

Выйдя наружу, он ощутил ледяное дыхание зимы. Снег, падающий с неба, окутывал его тёмный плащ, словно превращая некроманта в одинокую фигуру в бескрайнем белом мареве. Взгляд Фауста метнулся к горизонту, где тени мёртвых деревьев резали небосвод, как иссохшие кости. Он медленно шёл по заснеженным улицам, размышляя о своём детстве.

Он вспоминал, как его отец рассказывал ему истории об отважных рыцарях-паладинах. О тех, кто боролся со злом и защищал слабых, о славных турнирах и доблестных подвигах. Тогда, ребёнком, он восхищался этими героями, грезил о ярких турнирах, видел себя на белом коне с сияющим мечом в руках. Но жизнь пошла по другому пути. Теперь он был некромантом, изгоем, которого боялись и презирали, но которому удалось сохранить что-то большее — честь и остатки совести.

Фауст остановился перед своим домом, глядя на заснеженный двор. Голем Лошадка стоял у крыльца, как вченый страж, покрытый белым инеем. Из-за окна, где горел тусклый свет свечи, выглядывала Лина, проверяя, не вернулся ли её повелитель.

"Нет," — решил он про себя, его взгляд становился твёрже, уверенность возвращалась к нему. — "Я не стану сражаться с рыцарями и не стану вредить простым людям. Пусть учитель посчитает меня слабым. Я сделаю всё, чтобы наш путь был скрытным и бескровным."

Он вошёл внутрь, отряхивая снег с плаща, и увидел Лину, которая приветливо ему улыбалась:

— Что с вами, ваше величество? Вы выглядели таким... расстроенным.

Фауст, вспомнив слова священника, ответил:

— Всё в порядке, Лина. У нас всё получится. Мы сделаем это правильно. Без лишней крови. Они сидели за деревянным столом, на котором Лина раскинула старую карту Ливонии и северных земель. Свет от единственной свечи играл тенями на её лице, когда она, прикусив губу, водила пальцем по извилистым тропам, обозначенным потёртыми чернилами. Снаружи свистел ветер, стуча снежинками в окна, словно торопя их принять решение.

Фауст, поглаживая свою недавно отросшую бороду, задумчиво смотрел на карту. С тех пор как он начал бриться ещё юношей, он всегда носил лицо гладким, но теперь суровая борода стала символом его изгнания и нового пути. Он чувствовал, что, каким-то образом, эта борода делает его мудрее, взрослее — даже если решение, которое ему предстоит принять, по-прежнему висит над ним тяжким грузом.

Лина прервала его мысли, засмеявшись, как девчонка, вспоминая прошлое: