Другое, еще более яркое явление того же порядка. Настольной книгой многих иностранных «знатоков» России в наши дни стала пасквильная брошюрка побывавшего в России ровно 111 лет тому назад француза де Кюстин. Кажется диким, что серьезные, глубоко образованные люди ищут разгадки современного «русского сфинкса» в явно устарелой, поверхностной книжонке, написанной французским аристократишкой, обозленным на русское правительство неудачей устройства легкой карьеры в этой варварской, но щедрой на звонкие рубли, стране.

Бездарный и беспардонный французишка был бы давно похоронен на мусорной свалке, если бы не имел сотен и тысяч русских внуков и правнуков.

Я ограничусь лишь справками о ближайших к нему по времени потомках.

В 1843 году Жуковский, которому «прогрессивная» интеллигенция никак не могла простить его искреннего и глубокого монархизма, сказал, что «плевал, читая эту книгу».

Молодой тогда Тютчев, также не допущенный на российский Парнас за свои политические и религиозные воззрения, назвал де Кюстина «собакой».

Совсем иначе отнеслись к этому клеветнику «прогрессивные» и революционные интеллигенты того времени.

Глава «университетских прогрессистов» 40-х годов, издатель, журналист и историк проф. Погодин записал в своем дневнике: «Прочел целую книгу Кюстина. Много в ней ужасающей правды о России. За изображение действий деспотизма, для нас неприметных, я готов поклониться ему в ноги».

Будущий (тогда) глава революционной русской интеллигенции А. И. Герцен записал еще точнее и определеннее:

«Без сомнения, это самая занимательная и умная книга, написанная о России иностранцем. Он судит слишком резко, но во многом справедливо… Я не смотрю на ее промахи, основа воззрения верна; и это страшное общество и эта страна – Россия. Его взгляд оскорбительно много видит».

Комментарий не требуется. Полюсы русской общественной мысли того времени ясны. Следует лишь добавить, что в дальнейшем ее развитии линия Герцена получила максимальное развитие, в то время, как мысль Тютчева и Жуковского всемерно затушевывалась, осмеивалась и укрывалась от масс. Ведь поэзия Тютчева не имела доступа в нашу среднюю школу даже и в дореволюционные годы, а Жуковский ходил под маркой второразрядного романтика, литературного прихвостня немцев и только теперь, в эмиграции, на 33-м году по распятии России Б. Зайцев осмелился показать его нам, как политического и религиозного мыслителя, персонально сыгравшего огромную роль в подготовке великих освободительных реформ.

Дети, внуки и правнуки маркиза де Кюстин делали свое гнусное дело. Результат их трудов – клеветник де Кюстин во главе русской политики демократического Запада. Праправнуки благородного маркиза продолжают его «работу» и теперь. Даже и в эмиграции. Яркий пример тому – шамкающая беззубым ртом «вдовушка русской революции» Кускова[73], пытающаяся реставрировать насквозь реакционные на данном отрезке времени идеишки и мыслишки российских «прогрессистов» XIX века. Она, к сожалению, не одинока.

Но «колесо истории не вращается назад». Имена Погодина и многих, подобных ему, тайных и явных клеветников России спущены в канализационные трубы истории. Имя Герцена звучит двусмысленно даже в статьях столь «прогрессивного» литературоведа, как Н. Берберова («Русская мысль»). «Новая» эмиграция, лицо которой всё яснее определяется с каждым днем, свободная от гипноза преклонения перед прогнившими фетишами «прогрессизма» XIX века, вносит свежую струю русского духа в удушливый застой эмигрантских чемоданов 1917 года.

С приближением к основной, почвенной России эта струя вырастет в вихрь, который снесет, вырвет бурьян де Кюстина, вместе с питающими его псевдорусскими корнями.

«Наша страна», Буэнос-Айрес,

5 августа 1950 года, № 50. С. 5

О русском солдате

Одной из наиболее ходких тем предреволюционной русской «прогрессивной» литературы была тема о забитом, полуголодном, замученном нелепой муштрой бурбона-офицера солдате. Ярким образцом направленности такого рода служит нашумевший в свое время «Поединок» А. И. Куприна – роман, который сам он впоследствии признал ложью. Тематика этого рода открывала перед революционными и «прогрессивными» авторами широкие возможности агитации, т. к. военная служба всегда, во всех армиях была, есть и будет тяжелой. Но была ли служба в русской Императорской армии тяжелее, чем в других, современных ей? Имеем ли мы основания скорбеть о забитом, полуголодном русском солдате?

Приводим некоторые данные для сравнения быта русской армии и иностранных.

Рацион русского солдата содержал к 1914 году 3000 калорий, между тем как лучший в настоящее время солдатский рацион в САСШ содержит лишь 2400 калорий, в советской же армии, даже в гвардейских ее частях, не превышает двух тысяч.

С 1905 году в казарменном содержании русской армии было введено постельное белье (простыни и наволочки), чего солдат из крестьян, безусловно, не имел дома и, кстати сказать, не получали питомцы лагерей ИРО[74].

Не был низким и культурный уровень как солдата, так и офицера. По советским данным, остатки царской армии, влившиеся в Красную армию к 1920 году, были грамотны на 80 %. Но и эти не достающие 20 % приходится отнести за счет последних призывов Первой мировой войны – стариков-ополченцев, т. к. с 1902 года в русской армии было введено всеобщее обучение, вследствие чего она ежегодно выпускала свыше двухсот тысяч запасных, не только вполне грамотных, но и знающих четыре правила арифметики.

Теперь о самой излюбленной «прогрессивными» литераторами теме – жестком обращении начальства с солдатом, истязаниях его, мордобое и прочем. Несомненно, что отдельные случаи рукоприкладства со стороны главным образом унтер-офицеров имели место в быту царской армии, равно как и во всех прочих армиях, включая сюда прежде всего советскую армию, где «применение физической силы для выполнения приказа» даже узаконено уставом, но правилом рукоприкладство в русской армии не было уже с половины прошлого века и с ним велась энергичная борьба. Приведем снова сравнительные примеры: телесное наказание в русской армии было отменено в 1863 году и сохранено только в дисциплинарных батальонах до 1906 года, а в английской армии было отменено лишь в 1880 году, в английском флоте – в 1906 году. В австрийской армии вплоть до конца Первой мировой войны применялось «подвешивание» солдата, т. е. несколько упрощенная «дыба» времен Ивана Грозного, чего в русской регулярной армии не было с ее основания.

Сколько лжи и клеветы лилось в те годы на русского офицера! И кто лил эти ядовитые помои: Короленко, Куприн – кумиры молодежи того времени… Мудрено ли, что эта интеллигентная молодежь сторонилась в те годы от службы отечеству в армии, чему, конечно, много способствовало и скудное содержание рядового офицера.

Н. Удовенко

«Наша страна», Буэнос-Айрес,

22 августа 1953 года, № 188. С. 12

Традиция плевков

В № 305 «Русской мысли» промелькнула маленькая, ничего по существу не говорящая, анонимная заметка о Н. Гумилеве, под заголовком «Книжная полка». Любопытно в ней лишь одно: расстрелянный поэт Н. Гумилев охарактеризован автором заметки, как «стоявший вне политики». Цель этой явной «неточности» вполне понятна: автор не хотел сказать, что властитель дум современной русской молодежи по обе стороны Железного занавеса был убежденным монархистом, что общеизвестно. Вне