Наши времена – Жид, Сартр, Орвелл, Кестлер…

Стендаль был прав, сказав, что «политика – камень на шее литературы», но ошибся в выводе. Как видим, политика не погубила литературы в течение 80 лет, по его предсказанию, но благополучно живет в ней уже третье тысячелетие средиземноморской культуры.

Теперь расставим такие же вехи на пути русской литературы. Национально-политическая направленность «Слова о полку Игореве» ясна из обращения его автора к князьям, и странно лишь то, что до Маркса ни один из исследователей не обратил на это должного внимания. Киевский цикл былин насыщен агитацией борьбы со степью, а образы Ильи Муромца и Микулы Селяниновича определяют в художественной форме политические устремления крестьянства за целую тысячу лет (до наших дней включительно). Политические настроения крепнущей Москвы отражены в слабых по их художественному значению литературных памятниках того времени и ярко выражены в блестящей публицистике – полемике Грозного с Курбским. Кантемир и Ломоносов насыщали свою неуклюжую поэтику политическими тенденциями Петра. Радищев косноязычно пересказывал Гельвеция и Руссо. Пушкин? Пусть за меня ответят «Полтава», «Клеветникам России», а заодно и «Медный всадник». Тютчев? «Целые царства и поколения будут перемелены», – прорицал он, возводя политическую мысль к пафосу мистического прозрения. В 1866–1868 гг. севастополец Л. Толстой ответил на политическую агрессию Европы (1853–1855) непревзойденной в мировой литературе эпопеей русского героизма патриотического подвига, возглавленного народным вождем Кутузовым и монархом, к ногам которых он поверг развенчанного им кумира Европы – Наполеона. И здесь нет политики?

Боюсь, что на газетных листах не хватит места даже для самого сжатого перечисления русских художников слова, обрабатывавших при

помощи его чисто политические темы. «Бесы», Щедрин, Ал. К. Толстой, «Красный смех» Л. Андреева, «Мать» Горького, Гумилев, «Тихий Дон» Шолохова и «Хождение по мукам» А. Н. Толстого в СССР, а параллельно с ними блестящая серия историко-политических романов М. Алданова в эмиграции.

Политика, политика, политика в литературе. Она входила и входит в жизнь людей, поэтому и не может быть исключена из художественной литературы, отражающей эту жизнь. Да, она тяжкий камень, очень трудный для его обработки мастерами слова, но он не тянет литературу вниз, но, наоборот, укрепляет ее изнутри, бетонирует ее сердцевину, на которой базируются внешние формы. Тем самым этот камень усиливает весомость воспринявших его произведений и утверждает их место в общем ходе развития литературы.

Это место они занимают в ней в силу актуальности темы данного произведения, ее созвучия с подлинной современностью, полноты ее разработки, но не вследствие созвучия с крохоборством злободневности. Между актуальностью темы и темой дня непроходимая пропасть, разделяющая, примерно, глубоко актуальные для современности романы и повести М. Алданова (хотя бы на темы Французской революции) от злободневной халтуры Брешко-Брешковского[65], хотя внешне и тот и другой как будто бы обрабатывали в одно и то же время одну и ту же тему.

Уровень талантливости автора играет в данном случае второстепенную роль: «Красный смех» Андреева, блестяще оформленный этим безусловно талантливым литератором, теперь забыт. Он умер, т. к. был только злободневен, но не актуален. «Рассказ о семи повешенных», потрясавший читателя в дни оны, в наши дни бледен и жалок при сравнении хотя бы с «Мнимыми величинами» Н. Нарокова[66], несмотря на то, что Андреев был, несомненно, опытнее и, быть может, талантливее Н. Нарокова, писателя пока еще не профессионального.

Каким же измерителем мы можем пользоваться для определения степени актуальности темы и отграничения ее от злободневности? Кратковременного от долговременного, «вечного»?

Наиболее точным прибором для этого измерения служит, увы, только само время. Актуальная тема любви, видоизменяясь по внешности, прошла от Федры к Аксинье Астаховой, через Хлою, Беатриче, «Прекрасную Даму» менестрелей, Ярославну, Джульетту, мадам Бовари, Наташу Ростову и Лизу Калитину, дав кривую, характеризующую всё развитие человеческого духа, то вздымаясь к небу, то снижаясь к зверю. Эта тема была актуальна во всех своих вариациях.

Тема патриотического героизма, пройдя через множество таких же мутаций, выросла от сугубо внешнего, личного подвига Ахиллеса до глубочайшей внутренней жертвенности, подсознательных комплексов капитана Тушина и так же была актуальна во всех своих видоизменениях, сохраняя эту актуальность во все времена. Таково измерение актуальности по хронологической вертикали.

Тема политики в литературе при обзоре ее в том же направлении разработана еще шире. Она начата под стенами Илиона и дожила до Сталинграда, не старея и, видимо, не готовясь к смерти. Она шире двух предыдущих и потому, что нередко вплетается в них, как например, враждой Монтекки и Капулетти в любовную тему Джульетты, или жертвенностью во имя политических целей с времен Гомера до наших дней. Но нужно и здесь различать политику и политиканство. Первая актуальна, второе только злободневно.

Но измеритель времени действует только в вертикальном, историческом рассечении процесса, в горизонтальном же сечении, в иерархии, устанавливаемой текущим днем, мы не имеем сколь либо точного измерительного прибора. Спрос рынка, «контроль рублем», применяемый в свободном мире, – обманчив. Просмотрим хотя бы книжные каталоги нашей эмиграции, и мы увидим, что раскупались полностью главным образом романы Брешко-Брешковского, Бебутовой и Крыжановской[67]. «Проверка рублем» сфальшивила.

В тоталитарных странах при контролируемости библиотек и издательств широко применяется статистика читаемости, но в силу неизменно сопутствующей всем социалистически-тоталитарным системам принудительности в области мышления этот измеритель также фальшивит: население СССР принуждено читать не только вещания Сталина, но и «Мать» Горького. Школьников заставляют прочитывать «Что делать?» Чернышевского, и они повинуются, преодолевая в себе тошноту. На этом принуждении читателя там и строится пресловутый «социальный заказ».

Реальность он или миф?

Для ответа на этот вопрос прибегнем к критерию времени. «Илиадой» упивались Перикл и Пизистрат, ею же зачитывались Энгельс и Толстой. Таким образом, какая-то истинная форма социального заказа во времени – реальность, а не миф.

Но 99 % всех советских школьников всеми силами ловчатся, чтобы не читать, а лишь узнать содержание «Что делать?» и «Матери».

Почему? Потому что реальный социальный (общественный) заказ подменен социалистической фальшивкой. Большевики осуществили то, к чему с переменным успехом стремилась вся «прогрессивная» критика XIX века от Белинского до Скабичевского – принудительное управление читателем и писателем.

В этом и кроется ложность советского «социального», по существу же социалистического заказа. Здесь его миф.

Подобный подмен общественных требований злободневными фальшивками политиканов действительно виснет тяжким камнем на шее не только литературы, но и всех видов искусства, вплоть до столь ограниченного его сектора, как орнамент в живописи и архитектуре. Даже в этой обособленной области художник наших дней вряд ли посмеет ввести в орнамент мотив свастики в Германии, в свободной Италии – связку ликторских прутьев[68], а в СССР – воспользоваться мотивом креста и лучей. Не только большевики практикуют такого рода