– Так чего оставаться-то? Со мной пойдем, в село мое. У меня там дом остался. Наверное, остался… – задумался мужик. – А нет, так и срубить недолго.

– Не, Павло, никуда мы не пойдем, – сказала баба. – У нас еще полть от кабаньей туши осталась, что Никитка принес, ржи мешок – пуда на два, мучки немножко. Глядишь, месяц-другой перебедуем.

– А я грибов-ягодов наберу, – подхватил старик, вытирая мокрую бороду. – Меду дикого добуду, бражки наварим. Будем баньку топить да бражку пить. Авось да полгодика проживем. А мне больше и не надо. Все одно помру.

– Ладно, ты помрешь, а вот она? – Павел кивнул на Акулину.

– А я что? – хмыкнула Акулина. – Вон, дурака этого схороню, да в болоте утоплюсь.

– Так ведь грех это! – обмер Павел.

– Грех, – не стала спорить баба. – Да уж всяко не грешнее, чем жизнь моя… Я уж, Павло, столько нагрешила, так все едино. – Видя, что мужик собирается что-то сказать, властно взмахнула рукой: – И не уговаривай, не пойду. А силой ты меня через болото не потащишь.

– Ну, как знаете, – сказал Павлуха, в глубине души испытав облегчение.

Вместе с облегчением душу Павла резанул стыд за самого себя, за эту подленькую радость, что не надо тащить на себе нахлебников…

– Ты иди, Павлуша, иди, – непривычно ласково сказала баба. – У тебя хоть соседи остались, а у нас всю округу ляхи сожгли. Может, еще и не помрем мы, – пообещала она неуверенно. – Навестишь нас как-нибудь.

– Винца принесешь, – невесело хихикнул дед.

– Ну, сами смотрите, неволить не стану… – вздохнул Павло. – У меня тут серебришко есть – я у мужиков кисы обшарил, – признался он и полез в мешок. – Может, Акулина за болото пойдет, у людей че-нить на серебро-то и купит.

– Не надо нам ничего, – ответила Акулина. – Пойдем-ка со мной.

На островке-гриве, самом высоком и сухом месте среди болот, где разбойники обустроили свой стан, было три строения. Общая изба, банька и полуземлянка, где обитала Акулина со свекром. Вот туда-то баба и повела Павлуху.

Отомкнув дверь в совсем уж крошечный чуланчик с мучным ларем и мешками, кивнула:

– Тута соль лежит. Нам много не надо, так ты возьми, сколько хочешь. И вот еще…

Акулина встала на колени и принялась шарить по полу. Оказалось, в чуланчике есть еще и схрон. С трудом вытащила из ямы увесистую корчагу, передала ее мужику:

– Дуван наш.

Павлуха принял корчагу – тяжелая! – и усмехнулся. Ну, точь-в-точь такая же была и у него, пока пан Казимир не вытащил из коровьего дерьма все, что было накоплено им самим и его пращурами. Верно, один горшечник и делал. Подумалось вдруг: «Копил-копил, да черта и купил!». Вот и тут… копил Онцифир-атаман.

Перетащив корчагу внутрь жилища, Павел открыл крышку и присвистнул – по рубчик наполнена одними ефимками. На такое богатство можно не одну церкву поставить!

– Ну, спасибо тебе, Акулинушка! – искренне поблагодарил Павлуха бабу и поклонился ей в пояс. – Век тебя не забуду!

– Забудешь, еще как забудешь, – уверенно отозвалась баба.

Из родного села он ушел больше года назад. Валялся израненный, даже не смог жену с детками схоронить… А потом не смог остаться. Все казалось, что милая его идет, а тут ребятишки бегают. Или – мать ухватом гремит…

Хорошо, коли избу не спалили, – будет где голову преклонить. А вот скотину и верно соседи разобрали по дворам.

Ишь, бросил на произвол судьбы корову, десяток овец и ушел куда-то! А тут – здрасьте-пожалста, – явился! Он бы и сам горе-хозяину пинка дал, а не скотину.

Но в заплечном мешке лежало серебро – фунта на три, да соли фунтов десять. С таким-то богатством можно не только корову купить, но целое стадо, и обзавестись парой коней. А уж дом срубить – тут и серебра не надо. Был бы топор!

К селу Павел вышел к вечеру. Обогнув поле, заросшее бурьяном и лебедой (раньше была пашня!) вышел к поскотине. Выбрав укромное местечко на берегу реки, куда и скот не заходит, и от воды высоко, спрятал под камень серебро, оставив при себе пару копеечек. Не зря говорят – подальше положишь, поближе возьмешь!

Посмотрев на клочки и обрезки распаханной земли, повздыхав, пошел дальше. Чай, май месяц уже на дворе, пахать-сеять поздно. Ну да как-нибудь проживет, с серебром-то…

Павел шагал посередке села, осматриваясь – а что изменилось? Треть дворов, судя по необихоженному виду, пустовала. Вроде пепелищ не прибавилось – так и уже слава Богу!

Когда проходил мимо обугленной церкви, сердце заколотилось. Вспомнилось, как отстраивали храм всем миром, собирали серебро на колокола, искали богомазов. Как счастливы были все, когда в новой церкви прошла первая служба. А тут – нагрянули ляхи, батюшку до смерти запытали, иконы пограбили, храм сожгли.

Пока шел, на улицу выходил народ с топорами и косами в руках – надо же глянуть, кого несет.

– Павлушка, живой! – радостно закричала какая-то баба, кинувшись на шею.

Павел не сразу и узнал, но, обняв, расцеловал бабу в обе щеки:

– Здравствуй, Любаха. Как жива-здорова?

– Так я – как все, – улыбнулась сестра, смахивая слезу. – Мужик вон без ноги остался, так и то, слава Богу, жив. У многих и того нет. Детки живы-здоровы.

– Ну и ладно, – Павел прижал к себе сестру, зажмуривая глаза, чтобы не вспоминать своих деток…

К нему подходили односельчане – соседи, свояки и родичи. Кто-то смотрел настороженно, а кто – с радостью. Павел насчитал в толпе лишь пятерых мужиков да трех парней. Все остальные были бабы да девки. А было раньше в Кроминском душ мужского пола с полсотни, не меньше…

– Здравствуйте, люди добрые, – сняв шапку, поклонился Павел народу, и тот ответно загомонил, обнимая и целуя земляка. Страшные шрамы никого не пугали. Видели и не такое.

– Ну, здравствуй, Пал-Батькович, – обнял Павлуху седой как лунь дядька Онисим – староста села, доводившийся ему крестным отцом.

– Здравствуй, божатко, – обнял крестного Павел.

– Где шлялся-то? – нарочито строго спросил крестный, хотя и знал, где «шлялся» его крестник.

– Ляхов бил, – скромно отозвался Павел.

– Ляхов бил – это хорошо, – кивнул старик. – Много набил-то?

– Да уж счета не вел, – честно признался крестник. – Но десятка два будет.

– А теперь-то чего? – допытывался крестный.

– Да вот, домой пришел, – улыбнулся Павел. – Одному всех ляхов не перебить, а пахать кому-то надо.

– И то верно, – одобрительно ответил крестный. – Пахать и сеять завсегда важнее.

Народ, потискав односельчанина, разошелся. Ну, пришел человек и пришел. Если в селе останется, насмотрятся еще, а коли уйдет, так и совсем смотреть без надобности. Божат, пообещав зайти в гости, ушел.

– Пошла и я, – погладила Павла по щеке сестра. – Деток кормить надо, скотину обряжать. В избу сходи, погляди – что да как, да к нам приходи. Коли есть хочешь, заходи, накормлю. Разносолов-то нету, но миску щей налью. Пойдешь?

– Да вроде пока и не хочу, –