Павел смотрел на пол, отмытый до белизны, а ему казалось, что там разлита кровь его мальчишек, а тут, на пороге, – кровь его матери, а вот тут, на этой самой лежанке ляхи насиловали его жену, пока он сам, связанный и окровавленный, валялся на полу. Ляхи, всюду ляхи… А в зыбке качается ляшское отродье!

Тут ребенок опять заплакал, и юная мать кинулась к зыбке.

– Достань мальчонку, – потребовал Павел.

– Зачем? – удивилась Настька и, посмотрев в глаза мужика, закрыла зыбку спиной и зарычала, как волчица, защищающая детеныша: – Не трожь!..

– Достань, я сказал! – повторил Павел и уже помягче добавил: – Не бойся, дура, не трону. Посмотреть хочу.

– А чего на него смотреть? – подозрительно спросила девчонка, но спорить не стала. Достала из зыбки младенца и показала хозяину. – Вот, гляди…

Ребятенок на отродье не походил. Такой же, как все детки, – с головой, с двумя ручками и двумя ножками, в коротенькой рубашонке. Вспомнив, как держал когда-то своих мальчишек (Из-за дел да забот держал на руках редко. Ой, редко! Вернуть бы все назад, сам бы качал!), Павел протянул руки к мальчонке и хриплым голосом позвал:

– Ну-ка, тезка, иди ко мне! Скажи мамке – пусть дядьке даст потешкать…

Девчонка, поколебавшись немного, передала ребенка Павлу, но стояла, как натянутая тетива, готовая кинуться спасать.

– Нут-ко, богатырь… – приподнял Павел мальчонку на вытянутых руках, а когда тот заулыбался и заагукал, одобрительно сказал: – Вот, молодец, уже и песни поет!

Настька слегка расслабилась, выдохнула с облегчением. «Богатырь» заулыбался еще пуще, подергал чужого дядьку за бороду, а потом напряг свой «краник» и обдал Павла теплой струйкой, обмочив тому и рубаху, и бороду.

Настька прыснула, а Павел, поначалу опешивший, захохотал…

– Ну, малец, придется тебе меня на свадьбу звать! Ладно, – отдал он ребятенка мамке, – укладывай спать постреленыша, а я сушиться пошел.

Павел ушел в избу. Менять мокрую рубаху не стал: невинный ребенок пописал – все равно, что чистой водой брызнуло. Сел на лавку и призадумался – как же ему дальше быть? И что теперь делать?

Уложив ребенка, пришла Настька. Присела с другого края скамьи и уставилась взглядом в стенку. Потом робко спросила:

– Дядь Паня, можно, мы до завтра побудем?

– Где побудете? – вскинул Павел бороду, не сразу поняв, о чем его спрашивают.

– Ну, тут, в твоей избе, – пояснила Настька. Сглотнув комок, сказала: – Я завтра Зорьку подою, в стадо отпущу, да овец выпущу и уйду. На ночь-то глядя, да с дитем, страшно идти.

– Куда уйдешь? – снова не понял Павел. – А вечером корову доить кто будет?

– Ну, куда-нибудь. Куда глаза глядят. А Зорьку…

– Подожди, – мотнул бородой мужик. – На хрен тебе куда-то уходить? Тут что, места мало? Мы тут целой семьей жили, не запинались.

– А ребятенок?

– А что ребятенок? – пожал плечами Павел. – Не волчонок, чай. И не чертенок. Хвоста и рогов нету. А и были бы, так что такого?

– Но он же от ляха, неужто не понятно? – чуть не заорала Настька.

– Ну, понял я, что от ляха, – примирительно сказал мужик. Почесав затылок, поинтересовался: – Что, бабы, небось, жизни не дают?

– Давать-то дают, но куксятся, когда в мою сторону смотрят, – призналась девчонка, смахнув слезу. – Да и мужики тоже. Мол, ляшское отродье ростишь! А по мне – дите он мое, а не отродье! И вины нет, а хожу виноватая. А вот моя-то в чем вина? В тот раз почти всех баб и девок снасиловали, что же теперь? Ну, не смогла я, как другие, ребенка вытравить. Не получилось! А ведь пыталась я, пыталась, честно тебе скажу! И мешки таскала, чтобы выкидыш был, и в воду холодную лезла, в бане чуть не померла… Но вот родился он, так теперь роднее нету! Вот, дядька Паня, как нам с ребенком-то жить? Может, взять его на руки да утопиться?

– Э-хе-хей, – прохекал Павел, словно старый дед. Раздумчиво почесал бороду, поскреб лавку рядом с собой – словно кошку позвал: – Присаживайся поближе…

Настька села рядом, настороженная и нахохленная, будто воробей. Павел, обняв девчонку за враз напрягшиеся плечи, осторожно прижал ее к себе и спросил:

– Ты почему мальчишку Пашкой-то назвала?

– Да я и сама не знаю, – отозвалась Настька, отмякая и теперь уже прижимаясь к плечу мужика, словно искала защиты. – Я же, пока за тобой ухаживала, не дядькой Паней звала, а Пашей, да Павликом. Вот, привыкла – Паша да Павлик, а когда сын родился, так и назвала. Только назвать-то назвала, да не крестили мы его…

– Как так? – удивился Павел. – Дитятко уже песни поет, дядьку… хм… обсикивает, а до сих пор некрещеный?

– Так кому крестить-то? – вздохнула Настька. – Батюшку ляхи убили, а где другого найти? У нас теперь и венчать некому, и покойников некому отпеть.

Павел задумался. Потом, поглаживая по плечу девчонку (ну, не поворачивался язык назвать ее бабой, хоть и дите есть!), спросил:

– Вот что, девка, скажи-ка – замуж за меня пойдешь?

– Замуж? – опешила Настька. – Как замуж?

– Так пойдешь? Родителей у тебя нет, сватов засылать не к кому.

– Так в селе-то да в деревнях окрестных баб вдовых да девок незамужних – хоть соли. Свистни – любая за тебя пойдет. Вон дом у тебя какой, хозяйство. И сам ты – хоть куда мужик.

– Настька, про баб да девок я и без тебя знаю. Вон, по селу прошел – видел. Ты мне можешь прямо сказать – пойдешь или нет?

– Да я… – робко пробормотала Настька, зардевшись…

– Да знаю я, что страшный – седой весь да в шрамах, – поморщился Павел. – Но с лица ведь, сама понимаешь, не воду пить. Тебе годов-то сколько?

– Пятнадцать минуло, шестнадцатый пошел, – отозвалась девчонка. – А насчет шрамов да седины – дурости говоришь.

– Вишь, я тебя и старше буду. Мне ж скоро тридцать стукнет.

– Всего-то? – засмеялась девчонка. – А чего ж я тебя дядькой зову?

– А ты раньше-то меня как звала?

– Да я уж и не помню, – задумалась Настька. – Ты-то уже женатый мужик был, с детьми, а я так, пигалица…

– Ладно, – махнул рукой Павел. – Кой хрен разница, как ты меня раньше звала. Теперь можно просто – Павел, без дяди.

– Добро, – охотно согласилась девушка. – Павел так Павел. Могу даже Павликом звать, коли хочешь.

– Ты щас ответь – замуж-то пойдешь али нет?

– А ребенок? Тебя же всю жизнь будут носом тыкать – вон, мол, ляшское отродье кормишь!

– Так почему – ляшское? – хмыкнул Павел. Обстоятельно, словно малому ребенку, втолковал: – Сама ж говорила, ухаживала ты за мной, пока я пораненный лежал. Я же не помню ни хрена… Вроде, замерз я как-то, а ты меня обняла, погреть решила. Ну, а потом – сама понимаешь, что было… Было такое?

– Да ты че, Паш? – обалдела девчонка. – Кто же в такое