— Вступить в Общину? Мне нравится быть одному.

— Никто из нас не может быть один, Господь живет в сердце каждого. Вам ли не знать, осененному Его благодатью, пусть и самую малость. Вы в начале пути, а дорога к Богу не может быть легкой. Его дары требуется заслужить кротостью и смирением. Без них врата Царства Божьего останутся запечатанными для вас навеки. Мой крест — это наставление заблудших душ на путь истинный.

— А почему вы не примете в вашу скорбную обитель Лунных Кротов?

— Кого, простите?

— Ребят, что живут в шалаше, неподалеку отсюда.

— Ягнята, отбившиеся от стада, непременно попадут в зубы волкам. Я предлагала им помощь, но они отвергли ее. Как тот старик, который не дозволяет мне говорить с его внучкой. Он стоит между ней и Богом, а это большой грех — не пускать заблудшую душу на праведный путь.

— Что вы думаете о девочке, которая живет в Оранжерее? Пастор и его Община почитают ее за святую. Она вернулась, чего еще ни разу не бывало. И на ее теле нет ни одной язвы.

— Она не святая. Господь отринул ее, и теперь она снова живет среди грешников. Становится прохладно. Не желаете зайти внутрь? Я познакомлю вас с детьми.

В Приюте горели свечи, но хватало и темных углов. Он огляделся. Заметил винтовую лестницу, комод и бюро, на которых стояли склянки и пузырьки, с мерными весами.

— Божья милость подчас бывает сурова, — сказала Сестра. — Это нужно для того, чтобы проверить силу духа. Я разбираюсь в травах и порой делаю детям примочки. То немногое, что в моей власти.

— Пастор верит, что, не перешагнув порог комнаты, человек не сможет очиститься от грехов и никогда не войдет в Царство Божие.

— То, что Пастор полагает грехом, есть Благодать Божья. Однако наши споры остались позади. У него своя святая, у нас свой святой. В некоторых вопросах мы не сойдемся никогда.

— Святой?

— Он был призван на небо живым. Детей и меня это ждет лишь после смерти. На него снизошло столько Благодати, сколько обычному человеку не вынести. Но он не жаловался и не роптал на то, что Бог одарил его сверх всякой меры. И однажды он вознесся, завещав нам быть сильными и с покорностью принимать Дары Господа нашего.

Сестру окружили дети в серых нарядах. Он даже не услышал, как они подошли. Вспомнились обитатели Зеленой улицы. Ему показалось, что глаза некоторых детей будто светятся желтым огнем, тусклым и едва уловимым. А игра света и тени добавила свой штрих — рты некоторых были усыпаны заостренными, как у пираний, зубами.

Все это, конечно, лишь померещилось ему. В Приюте было мрачно, последние лучи света покинули его, и в углах шныряли тени, слишком быстрые, чтобы оказаться крысами. И слишком крупные.

Кажется, Сестра хотела что-то сказать, но ее прервал бой колокола. Когда они пришли на зов, у Церкви собралась толпа. Все те же угрюмые лица, на которых без труда читался страх. Он уже знал, что способно заставить этих людей бояться. Кажется, на Острове завелся серийный душегуб.

Утром он проснулся от звона колокола. Некоторое время он лежал и смотрел в потолок. Затем оделся, наскоро перекусил и отправился на кладбище. Могила была вырыта, но еще пустовала.

Крематор предпочитал сжигать жертв, а нечто из Лечебницы разорвало бы несчастного на куски — ювелирный разрез на шее не в его стиле. Сестра ||||||||||||||| не стала бы лезть в дела Общины. Возможно, прежде они с Пастором враждовали открыто, но теперь игра велась по иным правилам. Кроме того, каждый член Общины в свой час одарит воспитанника приюта язвой. Так зачем зря пропадать столь ценному материалу?

Убийца, вне всяких сомнений, был членом Общины. Пастору придется опросить каждого и сверить ответы — это займет уйму времени. Если повезет, Пастор управится к вечерней проповеди. И он наперед знал, чему она будет посвящена.

Он хотел поплавать и решил, что лучше всего отправиться на причал. Можно будет понырять, а еще улечься на теплые доски, каждой клеточкой кожи чувствуя тепло солнечного света.

Однако с этим ничего не вышло. На причале были люди, и пришли они вовсе не загорать. То были Сестра с хозяином Вивария.

И трое детей.

Он явился к концу дележки. Один ребенок достался типу из Вивария, другой отправлялся в Приют, а третий должен был стать главным участником воскресной Церемонии в Театре.

Одно дело, когда человек сам хочет переступить порог комнаты, и совсем другое, когда ей отдают ни в чем не повинного ребенка. И если с Приютом еще можно было смириться, то участь оставшихся двух детей не устраивала его совершенно.

Он решил вмешаться. Но его даже слушать не стали. Тогда он схватил за плечо хозяина Вивария, но тот играючи сбил его с ног и ткнул тростью в солнечное сплетение — словно насекомое раздавил.

И Сестра, и тип из Вивария увели детей, оставив его корчиться на досках причала.

Когда он вновь научился дышать, немедленно отправился к Леди-Птице. Она была рада его видеть. Леди-Птица открыла очередную бутылку шампанского и без умолку болтала про «Восторг».

— Они собираются отдать ей ребенка, — сказал он и не узнал своего голоса, настолько он был хриплым. — В это воскресенье.

— Теперь вам ясно, почему я, последняя актриса на Острове, держусь как можно дальше от Театра? Порядок, который установился теперь, не такой чудовищный, как вам кажется. Поверьте, я встречала времена и похуже. Когда-то на Острове жили одни подростки. В масштабах различных гнусностей и мерзостей они намного превзошли нынешнюю элиту. Это как смена времен года. У каждого свой срок. Вы же видите, люди из одной Общины убивают друг друга, будучи уверенными, что обычная смерть для Искупления не годится. По их меркам, убийство — самое страшное и мерзкое преступление. И они его совершают.

— И что остается?

— Для начала следует успокоиться, пока вы не наломали дров. Хорошо, что вы пришли ко мне. Я знаю средство, от которого на душе будет не так паршиво и гадко.

— Самоубийство?

— Прекрасный скотч пятилетней выдержки. Валит с ног почище картечи. Я принесу бокалы.

В дом к Старику он возвращался далеко за полночь. Осторожно открыл дверь. Старик и девочка давно спали. Он кое-как устроился на полу, едва не запутавшись в одеялах. Он все думал, как лучше поступить, когда его настиг милосердный сон и этот ужасный день подошел к концу.

Он проснулся от криков. У дома