может быть, но узнал. Я научился верить в смерть. Но я еще не научился радоваться ей, приветствовать свою смерть — или твою. Если я люблю жизнь, не должен ли я ненавидеть то, что она конечна?

Учитель фехтования Аррена в Бериле был пожилой человек лет шестидесяти, коренастый, лысый и хладнокровный. В течение многих лет Аррен питал к нему стойкую неприязнь, хотя и понимал, что он великий мастер своего дела. Но однажды во время занятий он обманул бдительность своего учителя и обезоружил его; и знал, что до смерти не забудет теперь того недоверчивого, какого-то совсем неуместного для этой ситуации счастья, которое вдруг озарило холодное лицо учителя; его надежду и радость: «Равный… наконец-то я встретил равного!» Начиная с этого дня, учитель фехтования тренировал его самым немилосердным образом, и всякий раз, как они сходились, лицо старика освещала та же самая неумолимая улыбка, которая становилась шире, когда Аррен начинал решительнее наступать на него. И такое выражение он увидел теперь на лице Ястреба.

— Жизнь без конца, — сказал маг. — Жизнь без смерти. Любая душа желает этого. Бессмертия. В силе этого желания — ее здоровье. Но берегись, Аррен, — ты один из тех, кто может добиться исполнения этого желания.

— И что тогда?

— Тогда — все это. Эта пагуба, заражающая землю. Люди, забывающие свое искусство. Онемевшие певцы. Ослепшие глаза. Еще что? Правление лживых королей, воцарившихся навеки. И вечно правящих одними и теми же подданными. Никаких рождений; никаких новых жизней. Не будет больше детей. Того, что только и позволяет смертным переносить жизнь. Ибо только смерть дарит возрождение. Равновесие целого — это не неподвижность. Равновесие в движении — в вечном становлении и обновлении.

— Но как может Равновесное Целое оказаться в опасности из-за проступков одного-единственного человека, из-за того, что единственный человек останется в живых? Это же просто невозможно, это просто недопустимо… — Он запнулся…

— Кто может это допустить? Или воспретить?

— Не знаю.

— Я тоже не знаю.

С угрюмым, почти бульдожьим упрямством Аррен спросил:

— Тогда почему ты в этом так уверен?

— Просто знаю, сколько зла может сотворить один-единственный человек, — сказал Ястреб, и его изувеченное шрамами лицо исказилось, хотя, похоже, скорее от боли, нежели от гнева. — Я знаю, потому что сам некогда сотворил его. То же самое зло, движимый той же самой гордыней. Я открыл дверь, ведущую из одного мира в другой. Всего лишь щель, маленькую щелочку, лишь для того, чтобы доказать, что я сильнее самой смерти. Я был тогда молод и еще не встречался со смертью лицом к лицу — как и ты… И чтобы закрыть эту щелочку, понадобилась вся сила Верховного Мага Неммерле, все его искусство, сама его жизнь. Ты видишь отметины, которые Тень оставила на мне, на моем лице. Но его она убила. Ох, Аррен, в том-то и дело, что дверь между светом и тьмой действительно можно открыть; для этого надо только иметь достаточно силы. Но чтобы вновь закрыть ее, требуется еще более невероятное усилие.

— Но то, что ты сделал, наверняка не то же самое…

— Почему? Потому что я хороший человек? — В глазах Ястреба сквозил снова тот же холод, как у учителя фехтования. — А можешь ли ты мне сказать, Аррен, что такое хороший человек? Может, хороший человек — тот, кто не делал никому зла, кто не открывал дверь во тьму и кто не несет в себе этой тьмы? Подумай-ка еще, мальчик. Попробуй заглянуть чуть подальше. Чтобы узнать это, тебе надо идти туда, куда ты должен идти. Загляни в себя! Или ты не слышал, как тот голос звал тебя: «Иди, иди ко мне?» Разве ты не пошел на этот зов?

— Слышал. И пошел. Но я думал, что это был его голос.

— Его. Но и твой тоже. Как бы он мог говорить с тобой и со всеми теми, кто знал, как его услышать, если бы это не был и твой собственный голос?

— Но почему в таком случае ты не слышишь его?

— Потому что не захотел! — яростно ответил Ястреб. — Я был рожден, чтобы властвовать, — как и ты. Но ты еще молод. И пока стоишь на краю возможного, на границе страны теней, и ты слышишь голос, который зовет: «Иди!» Как некогда и я. Но я стар. И давно совершил свой выбор — делать то, что мне надлежит делать. Я стоял при свете дня лицом к лицу с моей собственной смертью. И понял, что в мире есть лишь одна сила, которая стоит того, чтобы владеть ею. И эту силу нельзя взять — возможно лишь принять. Ее нельзя иметь, ее можно лишь отдавать.

Теперь Джеззаж остался далеко позади — синим пятнышком на голубизне моря.

— Значит, я его слуга, — сказал Аррен.

— Да. А я твой.

— Но тогда кто он? — воскликнул Аррен. — Кто он такой?

— Думаю, какой-то человек.

— Тот самый человек, о котором ты как-то говорил, — колдун с Хавнора, тот, кто призывал мертвых? Он?

— Вполне возможно, что он.

— Но ты же говорил, он был старик, когда ты его увидел — уже много лет назад… Неужели он до сих пор еще не умер?

— Может быть, да… а может, и нет, — сказал Ястреб.

Больше они не разговаривали на эту тему.

В ту ночь море светилось. Крутые волны, которые отбрасывала назад своим носом лодка, движение каждой рыбы у поверхности воды — все было очерчено и сверкало живым огнем. Аррен сидел, положив руку на планшир, а голову на эту руку, и наблюдал за линиями и вихрями серебристого свечения. Он опускал руку в воду и вынимал ее оттуда, и свет тихонько стекал с его пальцев.

— Смотри, — сказал он, — я тоже стал волшебником.

— Нет у тебя этого дара, — возразил ему спутник.

— Много тебе пользы от меня без этого дара, — сказал Аррен, пристально вглядываясь в беспокойное мерцание волн. — Особенно когда мы сойдемся с нашим врагом.

Потому что он надеялся — надеялся с самого начала, что причина, по которой Верховный Маг выбрал его — одного его — своим спутником в этом путешествии, заключалась в том, что он обладает врожденной силой, унаследованной от предка Морреда, которая может открыться в крайнем случае, в самый