Певец, запинаясь, произнес:

— Не знаю…

— Пой дальше! Длинный Танец еще не кончился!

— Я не помню слов, — сказал певец тонким, визгливым голосом, словно напуганный чем-то. — Не могу петь. Я забыл слова.

— Тогда пой другую!

— Не помню… ничего не помню… ни одной песни… Их больше нет. Они кончились! — крикнул певец и начал клониться вперед, пока не припал лицом к настилу; а вождь глядел на него в изумлении.

Горели факелы, рассыпая искры, мерно покачивались плоты. Все молчало. Безмерное молчание океана сжималось со всех сторон вокруг маленького пятнышка жизни и света, брошенного на его гладь; казалось, молчание вот-вот поглотит все. Ни один танцор не смел пошевельнуться.

И показалось Аррену, что великолепие звезд как-то потускнело, а их блеск затемнился; но ни искры зари еще не виднелось на востоке. Ужас надвинулся на него, и он подумал: «Восхода не будет. Никогда. И день больше не настанет…»

Маг встал, и при этом слабый свет, белый и быстрый, пробежал по его жезлу, ярче всего вспыхнув на руне, которая была инкрустирована в дереве серебром.

— Танец не закончен, — сказал он. — И ночь тоже. Пой, Аррен.

Аррен хотел сказать: «Я не умею, господин мой!» — но взглянул на девять звезд на юге, сделал глубокий вздох и запел. Поначалу голос звучал тихо и хрипловато, но постепенно он зазвучал все сильнее; а песня, которую он пел, была из самых старинных, о сотворении Эи, равновесии света и тьмы, о сотворении зеленой земли человеком, сказавшем Первое Слово, — о самом Первом Властителе, Сегое.

До того как закончилась эта песня, небо побледнело, на нем проступил зеленовато-голубой свет, и теперь слабо светились лишь луна да Гобадрон, а факелы шипели и гасли под проснувшимся на рассвете ветром. Потом песня закончилась, Аррен замолчал, а танцоры, собравшиеся, чтобы послушать, начали тихонько расходиться по своим плотам. Небо на востоке быстро светлело.

— Хорошая песня, — сказал вождь. Голос его звучал неуверенно, хотя он и старался изо всех сил говорить, как всегда, бесстрастно. — Плохая примета — прерывать Длинный Танец до того, как он будет исполнен целиком. Я прикажу избить этих ленивых певцов бичами из ниглу.

— Лучше поскорее успокой их, — отозвался Ястреб. Он стоял прямо, и голос его был суров. — Ни один певец не замолкает по своей воле. Иди за мной, Аррен.

Он повернулся, чтобы направиться к навесу, и Аррен последовал за ним. Но странности всего происшедшего на рассвете еще не закончились, потому что в тот миг, когда побелел восточный край неба, на севере появилась огромная птица: она летела так высоко, что крылья ее горели на солнце, еще не взошедшем над морем, и при каждом их взмахе казалось, что по воздуху бьют огромные золотые весла. Аррен вскрикнул, показывая в ту сторону. Маг поглядел вверх и вздрогнул, пораженный. Потом его лицо вспыхнуло яростным ликованием, и он громко закричал:

— Нам хиэта арв Гед аркваисса! — Что на языке Творения означало: «Если ищешь Геда — найдешь его здесь!»

И как падающий вниз золотой отвес, с широко распростертыми крыльями, огромный и грозный, с когтями, которыми можно было подхватить быка, как мышь, с громовым грохотом, в вихре дымящихся паров и пламени, изрыгавшихся из его ноздрей, дракон, как сокол, спустился на бешено закачавшийся плот.

Люди в ужасе закричали, одни упали ничком, другие спрыгнули в море, третьи неподвижно застыли, в безмолвном изумлении и ужасе глядя на это диво.

Но дракон не сел на плот, раскачиваемый ветром, который нагоняли машущие крылья. Наверно, девяносто футов, не меньше, было в размахе его перепончатых крыльев, которые сияли в лучах только что взошедшего солнца, словно дым, пронизанный золотыми искрами костра; длина туловища была ничуть не меньше — тощее, поджарое, выгнутое дугой, как у борзого пса, когтистое, как у огромной ящерицы, покрытое чешуей, как у змеи. Вдоль спины тянулся ряд острых шипов, похожих на дротики или копья, хотя по форме они скорее напоминали розовые колючки. На загривке они достигали трех футов в длину, а дальше понемногу уменьшались, пока наконец на кончике хвоста становились не длиннее, чем лезвие маленького ножа. Цвет у этих шипов был серый, чешуи дракона отливали серо-стальным цветом, и в то же время все это отсвечивало золотом. Глаза были зеленые, с узкими, как у кошки, зрачками.

Движимый страхом за свой народ и совсем забыв, что ему следует бояться за себя, вождь плотового племени выступил из-под своего навеса, держа в руке гарпун, каким они пользовались на китовом промысле: орудие это было длиннее его самого и заканчивалось огромным зазубренным костяным наконечником. Уравновесив гарпун в маленькой жилистой руке, он пробежал вперед, чтобы придать броску импульс, и ударил дракона в узкий, слабо защищенный чешуйками живот, который нависал над плотом. Аррен, очнувшись, увидел, что тот делает, рванулся вперед, схватил его за руку и повалился вместе с вождем на плот.

— Ты что, хочешь разъярить его своей дурацкой булавкой? — задыхаясь, сказал он. — Пусть сначала с ним поговорит Дракон-Властитель.

Вождь, который успел наполовину вывернуться из-под него, застыл на месте, тупо глядя то на Аррена, то на мага, то на дракона. Но ничего не сказал. И тогда заговорил дракон.

Никто, кроме Геда, не понимал его, потому что драконы говорят только на Древнем Языке, который и есть их язык. Голос его был то тихий, пришептывающий, почти как у орущего разъяренного кота; то оглушительно громкий, но звучащий, как странная жутковатая музыка. И все, до кого донесся этот голос, замерли на месте, вслушиваясь, будто что-то понимая.

Маг коротко ответил дракону, и он заговорил снова, паря над ними на подрагивающих крыльях; Аррен подумал, что он точь-в-точь как огромная стрекоза, застывшая в воздухе над ручьем.

На эту речь маг ответил одним-единственным словом:

— Мемеас! — что означало: «Приду!»

И поднял вверх свой длинный тисовый жезл.

Дракон раскрыл пасть, и оттуда вырвалась спиральная струя дыма, похожая на длинную причудливую арабеску. Потом золотые крылья с громовым раскатом ударили по воздуху, подняв настоящий ураган, пахнувший гарью пожара; дракон взмыл вверх, описал над плотом круг и полетел на север.

На плотах стояла тишина, лишь тихонько скулили и плакали дети, а женщины успокаивали их; люди выбирались из воды на плоты, и их лица казались немного пристыженными; забытые факелы догорали в первых солнечных лучах.

Маг повернулся