— Потому что мне ничего не нужно, кроме моего искусства, — сказал Ястреб. И спустя некоторое время он добавил, уже более оживленно: — А если вскоре я утрачу свое искусство, то, пока оно при мне, я должен извлечь из моего волшебства все, на что оно способно.

Теперь, похоже, магом овладело странное легкомыслие, юная бесшабашность, и он творил чудеса ради чистого наслаждения, какое он получал от своей магии; Ястреб, оказывается, умел такое, чего Аррен, привыкший к его вечной осторожности, и представить себе не мог. Маг тешил себя все новыми и новыми фокусами; впрочем, в любом волшебнике живет фокусник. Маскировка, к которой Ястреб прибег в Хорте и которая так взволновала Аррена, была для него просто детской игрой, причем очень простенькой и незамысловатой, ибо он мог преображать, когда вздумается, не только свое лицо и голос, но и тело, и даже саму природу, становясь чем ему захочется: рыбой, дельфином или своим тезкой — ястребом. А однажды он произнес:

— Смотри, Аррен, сейчас я покажу тебе Гонт.

И он сказал, чтобы мальчик смотрел на поверхность воды в бочонке, накануне до краев заполненном дождевой водой. Многие обычные колдуны могут вызывать воображаемые образы на поверхности воды, а именно это он и сделал: в водном зеркале возникла огромная остроконечная вершина, окутанная облаками, которая вставала, казалось, прямо из серого моря. Потом изображение изменилось, и Аррен отчетливо увидел на горном склоне отвесный обрыв — как будто он смотрел на него с высоты птичьего полета, будучи чайкой или ястребом, парящим на ветру, дувшем с берега; он смотрел на обрыв, встающий прямо из бурунов и уходящий отвесно на высоту не меньше двух тысяч футов. И на самом верхнем карнизе обрыва стоял какой-то маленький дом.

— Это Ре Альби, — сказал Ястреб. — Здесь живет мой учитель, Огион, тот самый, который много лет назад усмирил землетрясение. Он ухаживает за козами, собирает лечебные травы и хранит молчание. Хотел бы я знать, продолжает ли он свои прогулки по горе — ведь теперь он очень стар. Но если бы Огион умер, я узнал бы об этом, наверняка узнал бы, даже здесь и теперь… — Но в голосе его не было уверенности, и на мгновение изображение заколыхалось, пошло рябью, как будто утес вдруг начал валиться. Потом все прояснилось, и также прояснился его голос: — У него в обычае ходить одному по верхним горным лесам, там он проводит конец лета и всю осень. Когда я был мальчишкой из горной деревни, он сам пришел ко мне и дал мне имя. И тем самым определил всю мою жизнь.

Изображение в водном зеркале снова изменилось. Появилась картина, словно увиденная глазами птицы, сидящей в лесу среди ветвей и глядящей вниз — на залитые солнцем горные луга, и вверх — на заснеженный пик. Откуда-то изнутри долины бежала крутая дорога, уходящая в зеленую, пронизанную солнечными пятнами тень.

— Нигде нет такой тишины, как в этом лесу, — сказал с какой-то тоской Ястреб.

Изображение побледнело и пропало, и на водной глади бочонка не осталось ничего, кроме отраженного слепящего диска полуденного солнца.

— Туда, — сказал Ястреб, глядя на Аррена странным, чуть насмешливым взглядом, — если я когда-нибудь вернусь туда, — даже ты не сможешь последовать за мной.

Впереди показалась земля, низкая и голубая в послеполуденном блеске, как полоса тумана.

— Это Селидор? — спросил Аррен, и сердце его учащенно забилось.

Но маг ответил:

— Я думаю, это Обб или Джеззаж. Мы, мальчик, не одолели еще и полдороги до Селидора.

В ту ночь они миновали пролив между двумя островами. На них не виднелось ни огонька, но чувствовался такой тяжелый запах дыма, пропитавшего воздух, что легкие начали болеть, будто ободранные до крови, когда они вдыхали его. С наступлением дня они поглядели назад, на восточный остров, Джеззаж, который выглядел выжженным и черным, насколько можно было заметить с моря в глубь суши, а над ним висела дымка тускло-голубого цвета.

— Они выжгли поля, — сказал Аррен.

— И деревни. Мне уже приходилось вдыхать такой запах, — отозвался Ястреб.

— Разве здесь, на западе, живут одни дикари? — спросил Аррен.

Ястреб покачал головой:

— Тут жили фермеры, горожане…

Аррен не отрываясь глядел на черный разрушенный остров, на ясно обозначившиеся на фоне неба обгорелые деревья в садах, и лицо его было сурово.

— Что плохого сделали им эти деревья? — спросил он. — Может быть, они вздумали покарать траву за какую-то собственную провинность? Иначе как дикарями и не назовешь людей, которые выжигают землю за то, что повздорили с другими людьми.

— У них же нет никакого правления, — сказал Ястреб. — Нет короля. А все благородные мужи или волшебники удалились от дел, бросили их на произвол судьбы и погрузились в глубины своего духа, отыскивая дверь, через которую можно уйти от смерти. Так обстояло дело на юге, и так, я думаю, обстоят дела здесь.

— И все это натворил один человек — тот самый, про которого говорил дракон? — недоверчиво спросил Аррен. — Мне кажется, что такое никому не под силу.

— Почему? Если б у нас снова был Король над всеми островами — это был бы один человек. И он бы управлял. И разрушить один человек может все так же легко, как и управлять всем. Если возможно существование Короля, то с таким же успехом может появиться и Антикороль.

И в его голосе снова слышалась какая-то нотка не то насмешки, не то вызова, которая возвратила Аррену самообладание.

— У Короля есть слуги, солдаты, вестники, офицеры. Он правит при помощи слуг. А где слуги этого Антикороля?

— В нашем сознании, мальчик. В наших душах. Этот предатель — наше «я». «Я», которое кричит и плачет: «Я хочу жить! Пусть весь мир пойдет прахом, а я хочу жить!» Маленькая душа-предательница, которая гнездится внутри нас в темноте, как паук в шкатулке. Он говорит с каждым из нас. Но лишь немногие понимают это. Волшебники, певцы, создатели. И те герои, которые хотят быть самими собой, всегда, вечно, — это ли не великая мечта?

Аррен поглядел прямо на Ястреба:

— Ты явно хочешь сказать, что это отнюдь не великая мечта. Но объясни мне, почему. Я был ребенком, когда мы отправились в плавание. Я не верил, что умру. Я узнал с тех пор кое-что, не много