серебряной цепочке висело настоящее обручальное кольцо. Только мужское.

Не дожидаясь вопросов, Артём быстро расстегнул мне ворот пальто и повесил кольцо на шею.

– Это моя клятва, – высокопарно объявил он. – Обещаю, что смогу добиться всего, о чем сегодня тебе говорил. А когда это случится, ты отдашь мне его обратно. Носить необязательно, но оно должно быть у тебя.

Я удивленно нашарила пальцами цепочку.

– Но ты сам сказал, что на это потребуется время.

– Пусть так. Даже если долго. И не важно, будем ли мы все еще вместе. Может, ты устанешь ждать и встретишь кого-то получше, а может, кинешь мне его на крышку гроба. Без разницы. Это не клятва в вечной любви и не игра на «слабо» – это обещание.

– Хорошо. – Я прижала кольцо к груди. – Я понимаю.

– Теперь ты. – Раскрыв мой кулак, он положил в него точно такое же кольцо на цепочке, только женское. – Ты тоже должна поклясться, что выполнишь то, о чем мечтаешь. Так будет справедливо. И когда ты станешь знаменитой детской писательницей, сможешь вернуть его мне.

– А если я передумаю? – растерялась я. – Всякое же может случиться. Потому что если я сейчас поклянусь, то должна буду исполнить это наверняка, а вдруг мне расхочется или понравится что-то другое?

Его лицо разочарованно вытянулось:

– Неужели у тебя совсем нет ничего, в чем ты уверена? Что-то, что никогда не пройдет и не поменяется?

В этот раз раздумывать не пришлось.

– Есть кое-что. – Я расстегнула цепочку маленького колечка, и Артём подставил шею. – Я хочу любить тебя всегда и прожить с тобой всю жизнь.

– Вот это да! – Он озадаченно выпрямился. – До этого момента я думал, что моя цель сложнее, но теперь даже не знаю… Чтобы прожить со мной всю жизнь, нужно иметь адское терпение.

Глава 19

Тоня

Это было не первое исчезновение Амелина, но первое совершенно беспричинное.

По крайней мере, объяснить я его никак не могла, и от этого становилось страшно.

Что делать, когда пропадает человек? Тем более такой, как Амелин?

Неблагополучный, замкнутый, асоциальный.

Кто его будет искать? Кто напишет заявление?

Других родственников, кроме Милы, у него не имелось, а ее саму требовалось еще отыскать.

Да и вообще выходило так, что, кроме меня, он никому и не был нужен.

В воскресенье вечером без каких-либо подробностей я коротко обрисовала ситуацию папе и попросила совета.

Но он, конечно же, немедленно припомнил, что Амелин уже «пропадал» и в этом нет ничего нового. Говорил он аккуратно, старательно подбирая слова, но суть их сводилась примерно к тому же, что имела в виду Диана: расслабься.

Для пущего успокоения папа припомнил еще и свой уход из дома, когда поссорился с мамой. Пояснил, что иногда в жизни случаются такие моменты, когда человеку необходимо побыть одному.

Уж про это он мог мне и не рассказывать. Летнего бегства Амелина в деревню хватило.

Но сейчас все было по-другому – я это знала. Чувствовала.

Школа в понедельник стала продолжением сумбурной, рваной, полной метаний ночи.

Меня бросало из стороны в сторону: то я должна была срочно что-то предпринять, ведь каждая минута могла оказаться решающей, то успокаивалась, философски оценивая происходящее. И папа, и Диана, какой бы противной она ни была, имели жизненный опыт и знали, о чем говорят.

Время от времени я проваливалась в сон, и тогда мне чудилось, будто пришло сообщение, огромным усилием воли я заставляла себя открыть глаза и поднести к ним экран телефона. Но никакого сообщения не было, и я снова начинала думать, пока сознание не уплывало.

– Осеева. – Марков пощелкал пальцами у меня перед носом. – Урок закончился.

Я огляделась по сторонам: почти все уже вышли из класса, а я как дура продолжала сидеть, уставившись в доску.

Быстро вскочив, я покидала учебники в рюкзак.

– Сейчас итоговая будет, – ехидным голосом сообщил он, когда мы вышли в коридор.

– По алгебре?

Он осуждающе покачал головой.

– По физике.

– Вот черт! – Я остановилась.

В кармане завибрировал телефон. Звонил Кац. Он спросил мой адрес и велел через полчаса ждать возле своего подъезда.

И действительно, ровно через тридцать минут во двор въехал черный блестящий тонированный лимузин и медленно подкатил прямо ко мне.

Водитель – молодой, высокий и широкоплечий – распахнул передо мной заднюю дверцу.

Попятившись, я достала телефон, чтобы для подстраховки сфотографировать номера и отправить их Насте. Но тут с заднего сиденья из темноты салона вдруг вынырнула тонкая женская рука, обрамленная белым меховым рукавом, и поманила меня.

Наклонившись, я заглянула в салон.

Там сидела молодая черноволосая женщина в кристально белой шубе.

– Простите. – Я немного смутилась. – Кац не говорил, что вы женщина.

– Правильно. Еще бы он сказал тебе, что я – это я.

Она снова взмахнула рукой, приглашая меня садиться.

– Так, и что там за паника? – не поворачивая головы поинтересовалась она, когда я опустилась на мягкое сиденье рядом с ней.

Водитель занял свое место, но машина не двинулась.

– Я ищу своего друга. – Обстановка была неловкой. – Это тот парень с черной картиной.

– Костя? – Она улыбнулась. – Забавный персонаж.

– Вы его знаете? – обрадовалась я. – Вы встречались? Он отдал картину вам?

– Почти. Осталось только документы подписать, что он больше на нее не претендует. Мы договорились на воскресенье, но он не пришел. Именно поэтому я здесь. Что с ним случилось?

– Домой не вернулся.

– Вот как? Ну, бывает, – произнесла она тем же будничным тоном, что и папа с Дианой. – Но ты, когда его найдешь, передай, пока картина не у меня, я не смогу заняться тем, что обещала.

– И что же он у вас попросил?

– Этого я тебе не скажу.

– Вообще-то, мы не собирались отдавать ее. Не понимаю, что заставило его так поступить.

– Ты говоришь так, будто это ваше совместно нажитое имущество.

Я по-прежнему не видела ее лица целиком.

– Вы неправильно поняли. Костя мне доверяет.

– Это так устарело звучит. – Она поморщилась. – Доверяет… Нормальный, взрослый, самодостаточный человек, с мозгами и целями не доверяет никому. И уж тем более в это доверие не верит.

– Неправда! – Я возмутилась. – Доверие – это хорошо.

Доверие для меня было высшей ценностью, которую можно отдать другому человеку. Почти как разделить свою душу, сердце и самого себя. А недоверие означало вечную пустоту и одиночество. Холод. Подвальный мрак. Страх, боль и безысходность. Доверие звучало как синоним жизни, а от недоверия веяло смертью.

– Именно поэтому ты не в курсе, что он собирался отдать мне картину. И куда поехал потом, он тоже