Через двадцать лет после суда на основании этих рисунков была организована еще одна экспертиза. Пятерых известных американских психиатров ознакомили с рисунками, не называя имени автора.

Вот их заключения:

— Это очень агрессивный человек. Он был когда-то воинственным, а теперь не имеет больше власти продолжать эту войну…

— Это человек, вызывающий страх. Ему свойствен садизм. В нем есть нечто от хичкоковских персонажей, он словно играет роль в фильме ужасов…

— Он чудовищно агрессивен, его гнев не знает границ…

— Этот человек буквально кипит от злости, но старается ее скрыть…

— Ярко выраженный садомазохистский тип. Агрессор, способный быть очень жестоким…

Анализ рисунков может показаться не очень надежным методом исследования, но на самом деле он давно входит в инструментарий психиатров, позволяя определить интеллектуальные способности, уровень умственного развития и характерные черты подсознания. Клинический опыт, который собирается годами, позволяет психиатрам ставить точный диагноз. Нервозный, жестокий, не терпящий возражений — вот каким увидели психиатры Эйхмана. Другие черты его характера: холодный, недоверчивый, эгоцентричный, неспособный к дружбе.

Рисунки, утверждают психиатры, свидетельствуют о том, что в родительском доме он вырос без тепла, радости. Вместо любви в семье культивировалась дисциплина. Строгость наказания воспитала страх перед начальником, способным причинить боль. Его собственные потребности и интересы подавлялись. Это сделало Эйхмана неврастеником, склонным к паранойе.

Одержимый порученным ему делом, он педантично следил за исполнением каждой детали приказа, трусливо думал только о том, как угодить начальнику, и больше всего боялся не справиться…

Личность Эйхмана, считают психиатры, исследовавшие несколько сот нацистских военных преступников, была характерной для того режима, которому он столь преданно служил. Режима неукоснительного бюрократического порядка и опустошающей жестокости.

Само понятие «банальность зла» помогло многое понять в механизме тоталитарного государства. Тем не менее это объяснение представляется недостаточным.

Уничтожение евреев стало для Эйхмана не просто выполнением приказа, а делом всей жизни. Он был словно заворожен этой целью. Он не думал ни о чем другом.

Бывший комендант Освенцима на нюрнбергском трибунале рассказывал об Эйхмане. В его представлении Эйхман предстает идейным убийцей:

«Он был совершенно убежден в том, что если ему удастся уничтожить биологическую базу евреев на Востоке, то от этого удара еврейство в целом никогда больше не оправится. Он был совершенно одержим своей миссией.

Он настаивал на акциях уничтожения и возражал против отбора из эшелонов работоспособных евреев. Он считал это препятствием лля окончательного решения еврейского вопроса, которое должно быть осуществлено как можно скорее, потому что невозможно предвидеть исход войны».

Эйхман продолжал уничтожать евреев и в самом конце войны, когда руководители рейха лихорадочно искали пути спасения и даже Гиммлер велел притормозить осуществление «окончательного решения».

— Гиммлер хотел, чтобы я остановился, — признался Эйхман израильтянам. — Он решил, что нам всем пора спасать наши шкуры. Я продолжал действовать. Если человеку поручено дело, он обязан довести его до конца…

Оберштурмбаннфюрер Эйхман позволил себе свысока смотреть на рейхсфюрера, проявившего непозволительную слабость.

В сентябре 1940 года Генрих Гиммлер напутствовал офицерский состав одного из полков СС:

— Я хотел бы сказать вот что: мы должны, в том числе и в войсках СС, замечать и уважать деятельность службы безопасности и полиции, понимая, что люди в черных мундирах так же заслуживают этого, как и вы. Работа сотрудника СД или гестапо составляет жизненно важную часть нашего общего дела. Во многих случаях значительно легче идти со своей ротой в атаку, чем сдерживать с этой ротой культурно отсталое, отвратительное население, производить казни, отправлять транспорты с людьми, удалять визжащих и плачущих женщин…

Но сам Гиммлер едва не лишился чувств, когда в концлагере ему показали процесс уничтожения узников. Эйхман в обморок не падал.

Иерусалимский суд вынес вердикт 10 декабря 1961 года: виновен в преступлениях против человечности. Адольф Эйхман единственный человек, приговоренный к смерти в Государстве Израиль. Смертный приговор не может вызвать радость. Да и история антисемитизма на Эйхмане не закончилась. Но если думать о торжестве справедливости, то мысль о том, что 31 мая 1962 года, около полуночи, Адольфа Эйхмана повесили в Иерусалиме, вызывает некое мрачное удовлетворение.

Через тридцать два года после его казни, в мае 1995 года, Рикардо Эйхман был назначен профессором археологии в Тюбингенском университете в юго-западной части Германии.

Он собрал студентов и сказал:

— Меня зовут Рикардо Эйхман. Я думаю, вы знаете, что связано с именем Эйхмана. Адольф Эйхман был моим отцом. Если вы думаете, что я нацист, то лучше покиньте аудиторию прямо сейчас, потому что я не нацист.

Рикардо Эйхман родился в Аргентине в 1955 году. Он поздний ребенок. Его матери Вере Эйхман было тогда сорок пять лет. Его отцу Адольфу Эйхману, который жил под именем Рикардо Клемент, минуло пятьдесят.

— Я помню, как он держал меня за руку, — вспоминал Рикардо. — Я помню, как он отвел меня в кондитерскую и купил шоколадку. И я помню, как сидел на ступеньках каждый вечер и думал: когда же папочка вернется домой?

В 1995 году сын Адольфа Эйхмана Рикардо встретился в Лондоне с бывшим агентом израильской разведки Цви Аарони, одним из тех, кто тайно вывез бывшего руководителя нацистской программы массового уничтожения евреев из Аргентины в Израиль. Испытывал ли Рикардо ненависть к этому человеку?

— Нет, — твердо ответил он. — Адольф Эйхман заслужил, чтобы его привлекли к суду. Я видел приказы о депортации, подписанные моим отцом. Я никогда не сомневался в том, что именно он все это сделал. Я противник смертной казни, но я понимаю, почему они его повесили.

Он говорит о своем отце как о совершенно чужом человеке. Рикардо было всего пять лет, когда его отца поймали и вывезли в Израиль, и семь, когда его отец стал первым в Израиле преступником, которому вынесли смертный приговор.

Вера Эйхман оставила двоих старших сыновей в Аргентине, а младших повезла в Федеративную Республику.

Рикардо чувствовал себя очень одиноко:

— Я знал, что мой отец умер, но не знал где и почему. Моя мать хранила все вырезки о нем под кроватью. Там я их и нашел. Я понял кусочки, но не понял картины в целом. Когда я спрашивал мать, она говорила: «Lass das» — оставим это. Эта тема оставалась табу до ее смерти.

Своими чувствами Рикардо не делится с братьями и вообще поддерживает отношения только с одним из них. Его старший брат Хорст в юном возрасте любил примерять эсэсовскую форму. Рикардо завидует детям, чьи отцы погибли в автомобильной катастрофе или умерли от