целей пилились, стругались доски. Кошкарь тоже стал пилить, стругать, но знал, для чего: он вырезал узоры, набивал свои поделки на стены. И скоро мрачные цехи заиграли, как изба, украшенная к Новому году. Больничные, кому не лень, прибегали поглядеть. Смагина изредка навещала мастерские, следила за Кошкарем, стараясь заметить все: как он работает, надолго ли хватает его сосредоточенности, физических усилий, часто ли ломает свои поделки и как относится к тому, когда другие пытаются перенять у него его искусство. Она не просто лечила больных, а хотела понять их самих.

И вот Звонарев пришел к ней сам. Так что же скрывалось за этим его поступком?..

Доктор Смагина бегло взглянула на гостей. Красное от мороза, толстощекое лицо Бахтина больше меры оживлено: как же, он рад встрече! Но доктора не обманешь; в глазах-то, таких искренних и открытых, усталая озабоченность. Без большой нужды разве ж нашел бы время навестить ее? «Эх, Васек, всю жизнь играешь, но все это видят и, наверно, жалеют тебя».

— Здравствуй, здравствуй, Екатерина Власьевна! Не ожидала? Нежданно к тебе, негаданно, прими уж за ради бога. И познакомься, сын моего старого друга и мой молодой друг Арсений Петрович Прохоров, в званиях и в служебных мундирах ты, надеюсь, разбираешься…

— Спасибо, Василий! С капитаном мы знакомы. — Смагина поздоровалась с ними, пригласила присесть. Гости взяли по стулу и поставили к ее столу, заваленному папками, журналами, историями болезней. Суховато-строгое, красивое лицо капитана выражало внимательную готовность. Такие крепкие, здоровые люди нравились Екатерине Власьевне. Она старалась подольше задержать на них взгляд, как бы отдыхая от своей больничной повседневности. — Ну, что же, Василий, будешь просить, чтобы я пораньше выписала твои любимые кадры? — обратилась она к Бахтину. В голосе ее прозвучала ирония, но Бахтин будто не заметил ее.

— Нет, нет, Екатерина, ты уж лечи их. Мы посоветоваться. Дела такие, требуют совместных действий.

— Что, гром грянул? Иначе что бы заставило тебя перекреститься? До чего дожил, Василий? Какую славу совхозу заработал? Алкогольный заповедник…

— И до тебя дошло? Ох-хо-хо! И все из-за твоего невоздержанного языка, Арсений! — Но, говоря вроде с обидой, Бахтин не мог притушить в глазах веселые искорки — его предложения на этот раз должны заставить бывшую одноклассницу иначе подумать о нем. Та заметила, что Бахтин не заходится в крике, а принимает упреки, и заинтересовалась искренне:

— Уж не понял ли ты, Василий, что милосердие — это удел медицины, что чужие методы — твои беды?

— Что-то вроде этого, — сказал он и замолчал, собираясь с мыслями.

Мрачноватое лицо Смагиной осветила мгновенная, такая редкая для нее улыбка, но улыбка тотчас погасла, и лишь далекий отблеск ее едва подрагивал на тонких, чуть подкрашенных губах.

— Рассказывайте! — уже строго попросила она. — Вы деловые люди, да и я не бездельная. Помнишь, Василий, когда я начала специализироваться по наркологии, ты однажды при встрече сказал с большой опаской: «А без пациентов не останешься?» К большому сожалению, не осталась… Так я слушаю…

Бахтин рассказал, что с переходом на бригадный подряд в совхозе оказалась излишняя рабочая сила. Все, как один, отринуты выпивохи. Никто их не хочет принимать. Будто сговорились.

— А просто не оказалось дураков работать на них… — вставил Прохоров.

— Арсений Петрович прав, а тебе, Василий, вроде их жалко?

— Так я же всех их знаю. Семьи их знаю. Это не просто выпивохи, это люди. Долго думал, как с ними быть. У Арсения вон решение простое: собрать их всех в кучу да на остров. Пусть живут там, работают, сами себя кормят.

— Ни один из них не даст себя оседлать… значит, не будет захребетников, — снова подал голос Прохоров.

Смагина внимательно посмотрела на него. Опустила глаза, сказала:

— Что ж, неравнодушие ищет выхода, равнодушие примиряет.

— Идею я у него взял, правда, островов на наших землях нет… — И Бахтин рассказал о замысле собрать в подрядную бригаду всех выпивох во главе с авторитетом из их же общества — такой есть в совхозе, поручить им заготовку и разделку древесины. Для застройки села ее много потребуется.

Доктор внимательно слушала его, заинтересованно, потом нетерпеливо спросила:

— Это что, твоя фантазия, Василий, или ты уже что-то делаешь?

— Со скрипом, но делаю. Шесть человек — механизаторы хоть куда, но из-за малой надежности полеводы не взяли их в свои бригады. Это люди негиблые, нет, считаю, что возьмутся за ум. Вот только не сплю по ночам, думаю: приеду утром, а там ни одного станка нет — все развинчено и продано…

Смагина рассмеялась, мрачноватое лицо ее оживилось и посветлело:

— Но ты же добрый, пусть развинчивают… — Она опять быстро погасила свою улыбку. — Что ж, попробуй. Хлипкое дело, запоздалое, но надо что-то делать. А на лесозаготовках как они у тебя будут? Не представляю. Они тебя интересуют только как работники или как люди, которым ты хочешь помочь?

— Работой лечить. А куда им деваться?

— Воровать пойдут.

— У нас есть строгий страж, — и Бахтин взглянул на молчаливого Прохорова.

— Ты прав, труд лечит. Но они же не будут круглые сутки с пилой да под деревом. Отдых сделай им интересный, полезный. В лесу охота, лыжи, баня, телевизор. Чтобы не было и часу пустого. — Она задумалась. — Что ж, Василий, попробуй. Если работа придется им по вкусу, дело будет. Как они отблагодарят тебя потом. Считай, второе рождение человека. Ваш Федор Звонарев, он же бывший строитель, все дни торчит в мастерской. Такие узоры режет по дереву, диву даюсь. В пору оставить его тут.

— Сам пришел? — поинтересовался Прохоров.

— Да, сам, в первый раз. Глубокая депрессия… Ну а что будем делать с Венцовым? Мне о нем говорил товарищ Вавилкин. Пожалуй, я впервые встретила руководителя, столь озабоченного тем, как алкоголь физически и нравственно уродует людей. На судьбе Венцова он увидел это особенно отчетливо. «Никогда бы не подумал, — говорит, — что такое может случиться с человеком за какой-то десяток-полтора лет». Да за год случается! Я вызывала Венцова — не явился. Испугался, видно. А жена его, Вера, была у меня. Жалею таких и сужу. Женщина должна уметь влиять на мужчину своей любовью. Об этом мы боимся говорить, не то что писать. А мы должны внушить женщине чувство долга перед мужем и семьей.

— Иван Венцов… уверен, поднимется, — проговорил Бахтин. — Придет его час.

— Вместо двух обещаний сделай хотя бы одно дело… — Смагина до конца оставалась суровой по отношению к своему давнему однокласснику. — А Вавилкин меня обрадовал — увидел беду. Он умный, обратил внимание не только на следствие явления, но и на его истоки…

— Где же истоки?

— Где?