— Мальчишки?

— Да. Взяли вроде для хорошего дела — проехать по следам боев своих отцов, а во что это превратилось? Вот и думаю: чего тут больше — чистого душевного порыва или подростковой разболтанности?

Бахтин скинул полушубок, бросил на стулья.

— Давай, Арсений, по порядку. Что-то я не улавливаю.

— Ну ладно. — Прохоров взглянул на часы. — Весной группа старшеклассников из Талого Ключа собралась в поход, как я тебе уже говорил, по следам боев армии, той, что у нас тут формировалась. Вначале решили: на велосипедах. Но у одного велосипеда не было. Купить? Тогда ничего не оставалось на дорогу. Пешком? По лесам и болотам? Не тот вариант. Трех лошадок они у тебя и увели. Ну, куда-то двигались, а потом осели в заброшенной деревне. Заморили их чуть не до смерти и оставили. Так они оказались в совхозе за триста километров отсюда.

— Да! Вот так штука. А как же ты напал на след?

— Долгая история, Василий Спиридонович. Вначале Кошкарь мысль подбросил. Вроде в лесу видел мальцов с лошадьми. И совет дал — ищите в пустых деревнях. Сколько их позарастало в нашем крае! И тут еще инвалид из Холодов — знаешь, пить бросил, говорит: стыдно солдату. Да, Иволгин его фамилия. Пригласили его на слет памяти. Ребята делились, кто что нового узнал о героях войны в дни летних каникул. Трое так рвались, что никому слова сказать не давали. Прошли, дескать, не одну сотню километров, окопы видели, обвалившиеся блиндажи, обелиски, даже у Вечного огня постояли. Но больше всего воспоминаний у них было о каких-то лошадках. А я как-то говорил с Иволгиным о ваших потерях. Вот он припомнил — и ко мне. Ребята ему не понравились. Шалопуты, говорит, и вруны. Толком ничего не разыскали, да и не искали, видать. Ну я и прицепился. — Прохоров помолчал, договорил горестно: — Неужто так духовно не развиты наши школьники, что святое и подлое у них рядом, а? Чему они учатся в школе, из жизни что берут?

Это волновало обоих с той лишь разницей, что Прохоров считал виноватой саму молодежь, рано усваивающую соблазны бездумной и беструдной жизни и убеждение, что свобода от всего лучше, чем несвобода хотя бы от малости. Бахтин же в силу своего характера считал, что главная вина лежит на старших, да, да, на тех, кто задергал молодых вечным недоверием, видишь ли, еще маленькие, даже в старших классах: то не делай, туда не ступи. Плохую мы оставим по себе память в таком случае.

Бахтин уже забыл, зачем приехал к начальнику милиции, уже схватил шапку, руку уже сунул в рукав полушубка и тут вспомнил. Сложив все обратно на стул, снова подошел к столу.

— Арсений, я ведь к тебе по делу. За советом. Эх, нет счастья без беды, беды — без счастья. Не знаю, куда деть свою рабочую силу, лишней оказалась!

Прохоров догадался, о чем речь. Он этого ждал. Подрядная система не могла не ударить по выпивохам и лодырям: никто не возьмет на себя иждивенцев. Можно было бы посмеяться над Спиридонычем — вот к чему привело его потворство. Людей лишают работы, хотя сначала они сами ее лишились. Но как бы там ни было, права свои они знают, постоять за них не преминут. Что правда, то правда — пожар-то лучше тушить вначале.

— Остались не у дел… И сколько?

— Десятка полтора…

— Бригада! — Было над чем задуматься. Самый строгий администратор не осмелился бы на это, а народ вот и не охнул. Поднадоели обществу разные вымогатели.

— Цех Кравчукова, главный цех — механизации — раздет и разут. Берем пэтэушников, а они еще цыплята в яйце. Когда и какими станут рабочими? — Бахтин остановил себя, услышав в своем голосе нотки растерянности, жалобы.

Прохоров взглянул на директора, вспомнил, как в детстве часто видел его в своем доме. Бахтин приходил к отцу с какими-то делами, и они подолгу обсуждали их. Теперь старый друг отца пришел к нему посоветоваться. А что он ему скажет? Какой ответ они вместе найдут?

В который раз Арсений подумал, как рано погиб отец и как мало успел он у него поучиться. Был мал — неинтересны да и непонятны были заботы отца, а когда подрос, то стал думать, что в жизни все будет решать сам. Но оказалось, что есть чему поучиться у стариков, да вот и старики приходят к нему. Но что он может посоветовать Бахтину? Чтобы отвергнутые поняли, что люди не по злобе их отринули, не оттого, что у них нет милосердия, и что они сами должны показать себя?

— Преодолеть себя! — в тон его раздумьям сказал Бахтин. — Как раз это к месту в данном случае. Что ты скажешь, если мы всех «отринутых» соберем в одну бригаду? Подрядную. Поставим ее на лесопилку и заготовку леса. Видел, село начинаем строить, лесу много потребуется. Как ты думаешь, законно это будет или нет? Я тебе уж откроюсь: все дело на мази. С десяток заливал уже работают на лесопилке. И вроде ничего.

— Я давно об этом талдычу. Надо только к Смагиной съездить, что она скажет? Есть же у медицины какая-то практика.

25

Снег падал густо и тихо. Федору чудился его шелест, будто где-то совсем близко текла большая река. Ее движение бесконечно и однообразно. В детстве он любил снегопад, не буранный, не метельный, а вот такой тихий. Можно, не закрывая глаз, поднять лицо и видеть, как на тебя обрушивается серая лавина, и чувствовать, как она касается щек, соскальзывает, оставляя холодный след. Если стоять долго, щеки начинают дубеть и уже не чувствуют царапанья снежинок.

Когда он вышел из автобуса, еще не был уверен, что ему надо идти к доктору Смагиной, и все же пошел в снегопад. Такая неуверенность владела им всю неделю, неделю борьбы с собой, когда он не знал, куда деваться от тяжелой тоски, когда строил из себя человека неуязвимого, беспечного и чуть ли не веселого. И никто не мог бы догадаться, какая черная тоска гложет его. Он знал, что нет на свете человека, который бы его понял. В его смутных, подавленных спиртным мыслях проходили тени людей, которых он узнавал и не узнавал, помнил и не помнил их имен и фамилий. Одни на короткий миг задерживались в его памяти, проясняли свои лица, он видел их глаза, одинаково пораженные его больной грустью. Другие же пролетали и гасли, как искры, неузнанные и остывшие. И хуже всего, когда они сливались в