Вначале Веру коробило, но потом она как-то привыкла и перестала замечать это. И если бы не ее отлучка, ей, может быть, и не бросилось бы в глаза, как девочки стали льнуть к Серафиме, а зоотехник стал навещать ферму не однажды в день. Ксюша Ветрова всякий раз выбегала к нему, тут же бросая то, что было у нее в руках. Вера вдруг обостренно увидела все, что может произойти с ее бригадой. Она и только она будет виновата, если они не выдержат. Она еще увидела, как вредна преждевременная похвальба для их еще не устоявшейся бригады. «И я поддалась, и мне было приятно. А что я еще сделала? Еще и года не протянули…»

Серафима снова запила, и Вера зашла к ней. В доме у соседки всегда было не прибрано. На табуретках, на полу немытая посуда. Небритый, но, кажется, трезвый муж скрипел по железу напильником; на обеденном столе лежал полусогнутый в коленных шарнирах протез. Вера спросила о Серафиме.

— Дрыхнет, — буркнул инвалид. — Дочкины именины, вот и нагрохалась. А ты садись, соседка, сбрасывай ватник.

— Что же она-то? Ты вот, вижу, вроде в порядке?

— Как же я мог? Дочка любимая. Внук такой! И зять у меня как для поглядки. Знаешь, Вера, не пошла в горло, жалость моя зеленая.

— А она-то ведь женщина. И что мне с ней делать?

— Что делать? Проспится, человеком будет. Или она плоха для тебя? Ну?

Вера размотала шаль, расстегнула ватник, села на стул, убрав с него авоську с буханками хлеба.

— Ох, Евдоким, не поверишь, в каком я аду живу. Иван вон опять в бега собирается. А куда бежать? Так и семью растеряет по лицу земли. И в бригаде, как назло, то же. Вот я и пришла.

Хозяин бросил на стол напильник, поднял на гостью серые, с крупными зрачками, по-собачьи грустные глаза:

— Жалуешься, ах, Вера… На характер свой жалуйся. А если не сладишь с ним, с характером-то своим, то живи разведенкой.

— Зла никому не хочу… А характер не переделаешь, нет. Добром хочу. Для добра люди родятся и родят для добра. Мы и к Серафиме все добром. Мы ее подменяем, жалеем. Но сколько можно? Бригада подрядная, зачем же нам полуиждивенка? Расстроим из-за нее весь подряд, бригаду развалим. Несправедливостью разорим души. Ты помоги мне, если можешь. Остепени ее. А то мы с Нового года станем пересматривать и складывать окончательный состав бригады. Доярки могут не подать голос за Серафиму. Тут уж ничего не сделаешь.

— Да ты что? Грозишь?

— Успокойся. Я к тебе по-соседски. Обговори семейно, пока себя против всех не восстановила. Кто на дядю станет работать. Коснись тебя — плюнешь и отвернешься. Ты гордый?

— Да, это есть…

— А другие что? Хуже тебя? Тоже гордые. И слушай еще, что я скажу. Это тоже по-семейному. Мы с главным зоотехником подсчитали… — Вера скинула шаль, чувствуя, как ей стало жарко. — Если судить по расходу кормов, надой должен быть выше.

— Уж так и можно подсчитать! — вскричал Иволгин, но Вера заметила, что он смутился.

— Можно. Это очень просто. Анализ кормов. Килокалории. Каротин. Учет особенностей породы коров. Не сходится у нас… — Вера развела руками. — Перейдет на подряд весь совхоз, считать будут строже.

— Куда ты клонишь, не пойму…

— Да понял ты все, Евдоким. Вижу, понял…

— Что… — Иволгин осекся, — уносят корма?

— Воруют. Пропивают. А мы коровам недодаем. Удоя недополучаем. А ты у нас охранник, на счету бригады. Доярки, телятницы, кормовики — они ведь тебя содержат. Сейчас у тебя постоянная оплата, а в конце года под расчет еще получишь. Я не хотела тебя обижать. Ты ведь кровь пролил… Вот и нога. Да убери ты протез со стола, боюсь я. Прости…

Вера волновалась. Она вовсе не собиралась вести эти разговоры, тем более о пропаже кормов. Фактов у нее никаких не было, кроме своих подсчетов. Хотя разве они ни о чем не говорят? Иволгин почуял ее слабинку, сразу высказал обиду:

— Если к нам пришла искать, то ошиблась домом. Как могла подумать? А, как?

— Что ты, что ты! — Вера замахала руками. — И не подумала. Просто расчеты. Не дай вечером корове пять килокалорий, утром недоберешь литр молока. Это как пить дать.

— Ну, ну, а нас не обижай… — Иволгин осторожно снял со стола развинченный протез, положил на пол. — Будить, что ли, Серафиму?

— Нет, не трожь. Вы лучше промеж собой… — Вера встала, засобиралась, накинула на голову шаль, запахнула телогрейку. — С Иваном помог бы, Евдоким… Ты вот можешь удержаться, а он?

— Да! У больного просишь здоровья? Коли так — спасибо! — Иволгин прошелся пальцем по пуговицам гимнастерки, застегнул верхнюю. Провел ладонью по небритой щеке. — Чем же я помогу?

— Не знаю…

— А как он? Вот нога развинтилась, а то съездил бы к мужику. Сосед все ж…

— Съезди, скучает он. По друзьям. А где они?

— Знаю про них… Портнов и Кошкарь — у Смагиной. Значит, скучает?.. Скверное состояние. Со скуки, бывало, и вспомнишь о благословенной. Так в самом деле не поедешь с ним в случае?..

— Легко сказать…

— Понятно…

— Вообще-то хочу я, чтобы он полечился. Я ведь у доктора Смагиной была. Она велела показать Ивана, а я пожалела. Как же, перед детьми стыд: отец психический, ненормальный.

— О, я против! — Иволгин запрыгал, заплясал на одной ноге. — Лечить надо, когда человек пропадает начисто. А если он еще сам может?

К дойке Серафима не успела. Она пришла, когда бригада собралась в красном уголке. Платок низко на глаза опущен, будто ей больно было смотреть на свет. Доярки оживились, засыпали ее шутливыми, с намеками вопросами. Серафима то зло отшучивалась, то еще хуже — обрывала. Потом поговорили о надое молока, о кормах и встали, чтобы разойтись, но Серафима остановила доярок.

— Погодите, бабы-девки, — косясь на бригадира, сказала она. — Хотелось при всех спросить тебя, Вера. И чтобы все знали. Чем тебе бригада не по нраву, другую хочешь?

Вера не думала, что Евдоким все перепутает, или Серафима так со зла повернула? Надо сказать все прямо, иначе конец работе, дружбе.

— Все не так, Серафима. Сама бригада будет себя складывать. Каждого обсудим, хорошее отметим, пожелания выскажем. Покритикуем — а почему нет? А потом голосовать. Все — за каждого. Знать, с кем пойдем, это первое условие подряда.

— Слышали? — Серафима оглядела подруг. Она вся была напряжена, будто принимала важное для себя решение. Вера не сводила с нее глаз, готовая ко всему. И вдруг заметила синяк под левым глазом у Серафимы. Губы у Веры дрогнули, но она сдержала