— Ничего ненужно, нянюшка, все хорошо; а тамъ, если что понадобится, послѣ увидимъ.

— Вамъ, извѣстное дѣло, здѣсь самое удобное мѣсто, — заключила Мироновна — вотъ и барышнѣ-то весело будетъ.

— Тетя, — заговорила Маша, подбѣгая къ алькову: — вы тутъ будете спать?

— Да, мой ангелъ, — отвѣтила Софья Николаевна, и подошла также къ алькову.

Маша откинула занавѣску.

Вся ниша была выкрашена зеленой краской. Простенькая кровать, подъ орѣхъ, приставлена была къ стѣнѣ; подлѣ нея маленькій столикъ, покрытый бѣлой салфеткой.

Надъ кроватью висѣлъ небольшой портретъ, въ золотой, узкой рамѣ.

Софья Николаевна подошла ближе и стала пристально всматриваться въ портретъ.

Борисъ стоялъ за ней.

— Вотъ это портретъ maman? — спросила она.

— И очень похожій, — отозвался Борисъ. — Я вамъ его сниму.

Онъ всталъ колѣномъ на кровать, снялъ съ гвоздика портретъ, отряхнулъ его и вынесъ на свѣтъ.

Блѣдная женщина, съ пепельными волосами и синими глазами, сидѣла, опершись на столъ. Она была въ чепцѣ и голубой шали. На губахъ блуждала странная, болѣзненная улыбка.

Софья Николаевна долго и внимательно смотрѣла на портретъ. Борисъ держалъ его, и глаза его перебѣгали отъ лица тетки къ лицу матери.

Какое-то облачко пролетѣло по прекраснымъ чертамь

Софьи Николаевны; даже легкій румянецъ выступилъ на щекахъ.

Она подняла голову и быстро взглянула на Бориса, и въ эту минуту ему бросилось въ глаза сходство портрета съ живой женщиной, которая смотрѣла на него.

Это сходство его поразило.

— Какъ она хороша! — сказала Софья Николаевна, потомъ, помолчавъ, прибавила: — нельзя было ее не любить.

Въ зтихъ простыхъ словахъ Борису послышалось что-то особенное, какой-то сокровенный смыслъ, отозвавшійся на сердцѣ.

— И я ее не знала! — проговорила Софья Николаевна. — Вы очень похожи на мать, Борисъ, и Маша тоже.

— Да, оба въ маменьку, — отозвалась Мироновна.

— Отчего мама такъ мало жила? — спросила Маша, не обращаясь ни къ кому въ особенности.

— Не жилось, голубчикъ, — отвѣтила, ей Софья Николаевна.

И опять Борису послышалась какая-то особенная нота въ ея голосѣ.

Онъ пристально взглянулъ на нее, а потомъ опять на портретъ.

Все вопросы лѣзли ему въ голову, а предлагать онъ ихъ не смѣлъ. И чувство, съ которымъ онъ поемотрѣлъ на Софью Николаевну, совсѣмъ не подходило подъ тонъ разговора.

Борисъ поспѣшно унесъ въ альковъ портретъ и повѣсилъ его.

Ему почему-то захотѣлось перемѣнить разговоръ.

— Тетенька, — сказалъ онъ громко: — позвольте вамъ напомнить, что пора и кушать.

— А вы въ которомъ часу обѣдаете? — спросила она.

— Обыкновенно въ три, но это я не для себя… вѣдь вамъ съ дороги.

— Да, я хочу ѣсть, — перебила она его: — давайте обѣдать.

Софья Николаевна выговорила это съ такой простотой, что Борисъ невольно улыбнулся.

— Какой у васъ порядокъ? — добавила она. — Вы вѣрно съ бабушкой обѣдаете?

— Послѣднее время я обѣдалъ почти всегда одинъ, — отвѣчалъ Борисъ.

— Бабушка все сердилась, — вставила Маша.

— Сегодня она навѣрно не захочетъ съ нами обѣдать, — сказалъ Борисъ.

— А вы пошлите спросить, — проговорила Софья Николаевна.

— Я схожу, сударыня, узнаю, — отозвалась Мироновна. — Коли Пелагея Сергѣевна приказали себѣ подать однѣмъ или съ мадамой, такъ тогда и спрашивать нечего-съ, только гнѣваться будутъ, — прибавила она съ полуулыбкой.

— Ну, хорошо, — сказалъ Борисъ: — только ты ужь не ходи, ты и такъ все бѣгала, я самъ схожу.

— Какъ хочешь, — отвѣтила Мироновна очень спокойно и вызвала улыбку на лицѣ Софьи Николаевны.

Борисъ сошелъ внизъ. Не могъ онъ дать себѣ полнаго отчета въ ощущеніяхъ, пережитыхъ имъ въ эти два-три часа. Онъ чувствовалъ себя точно въ праздникъ, когда теряешь вдругъ свои будничныя привычки, снимаешь свое затрапезное платье, внутри испытываешь свѣтло-торжественное ощущеніе и безсознательно улыбаешься…

И Борисъ чувствовалъ, что онъ улыбался на другой день похоронъ отца. Ему даже не стало совѣстно сознаться въ этомъ: такъ проникли его свѣтлыя впечатлѣнія, принесенныя личностью Софьи Николаевны.

Онъ спросилъ у Митьки: приказывала ли бабушка накрыть у себя столъ, и получилъ отвѣтъ, что Пелагея Сергѣевна уже кушаютъ съ Амаліей Христофоровной.

Борисъ велѣлъ ему накрыть столъ наверху, у него въ комнатѣ, на троихъ. Онъ говорилъ съ буфетчикомъ въ залѣ. На дворъ въѣхали крытыя дрожки и, минуты черезъ три, въ залу внесли два чемодана, нѣсколько картонокъ, и позади всего этого добра, явилась худенькая, быстроглазая, курносенькая горничная, очень пріятная на видъ, въ шляпкѣ и въ сѣренькомъ бурнусикѣ.

Горничная поклонилась Борису.

— Ступайте за мной наверхъ, — сказалъ ей Борисъ и приказалъ людямъ нести чемоданы.

— Вотъ и ваша Аннушка, — объявилъ онъ, входя въ комнату. Софья Николаевна сидѣла на диванѣ и держала за руки Машу. Маша ей что-то разсказывала, и на лицѣ ея написано было, что ей пріятно съ теткой.

— Пріѣхала! — вскричала Софья Николаевна: — ну, разбирайся.

Аннушка стояла въ дверяхъ и скромно улыбалась.

— А я ужъ думала, что вы меня совсѣмъ забыли, — проговорила она: — Ужъ хотѣла извощика взять.

— Прости, пожалуйста. Мы здѣсь будетъ жить; ты расположишься за этой перегородкой.

— Слушаю-сь, — отвѣтила курносенькая Аннушка и скрылась.

— Мироновна! — крикнулъ Борисъ: — сходи въ дѣвичью, чтобъ кто-нибудь помогъ Аннушкѣ разобраться.

— Ну, дорогой мой! — сказала ему Софья Николаевва, когда Мироновна и Аннушка вышли: — какъ странно у васъ въ домѣ! Я до сихъ поръ осмотрѣться не могу, и хоть не маленькая, а, право, не знаю, какъ вести себя. — Она опустила голову съ дѣтской наивностью.

— Одно я знаю, — досказала Софья Николаевна — что я васъ очень полюбила и съ вами начну и жить и учиться.

— Чему же, тетенька? — спросилъ Борисъ.

— Да всему, — отвѣтила улыбаясь Софья Николаевна.

VIII.

Обѣдъ былъ такой же оісооаный, какъ и всегда. Борисъ и Маша смѣшили Софью Николаевну разсказами о ножкахъ и котлетахъ.

Послѣ обѣда пріѣхалъ Ѳедоръ Петровичъ.

Онъ долго говорилъ съ Софьей Николаевной при Борисѣ, передавалъ ей послѣднюю волю покойнаго, сказалъ, чтобъ она смотрѣла на него какъ на своего вѣрнаго помощника, и на первыхъ порахъ ни о чемъ бы не безпокоилась.

Потомъ Борисъ пошелъ съ нимъ внизъ, и они толковали о дворовыхъ. Призвали тѣхъ, кого покойный отпускалъ на волю и награждалъ. Многимъ объявлено было, чтобъ искали себѣ мѣста и жили по паспорту. Старухи опять явились съ адресомъ, и Ѳедоръ Петровичъ успокоилъ ихъ, въ свою очередь.

— Много возни будетъ съ ними, — промолвилъ Ѳедоръ Петровичъ, когда они остались вдвоемъ въ спальнѣ.

— Ну, а какъ бабушка? — спросилъ онъ.

— Тетенька прямо пошла къ ней…

— Ну, и что же?

— Бабушка стѣснялась, сказала, что нездорова.

— Ругаться не ругалась? — спросилъ улыбаясь Ѳедоръ Петровичъ.

— Нѣтъ; она была ужъ очень озадачена.

— Извѣстное дѣло, что недолго здѣсь наживетъ. А куда жъ она поѣдетъ?