— Много доволенъ-съ, — повторилъ Яковъ съ поклономъ и двинулся, чтобъ поцѣловать руку Бориса.

— Нѣтъ, пожалуйста, не нужно! И вотъ что я хотѣлъ тебѣ сказать еще, Яковъ: ты теперь вольный, стало, можешь идти куда знаешь; но если ты желаешь остаться здѣсь, я тебѣ положу хорошее жалованье: ты будешь за мной ходить. Впрочемъ, какъ для тебя лучше.

Яковъ захлопалъ глазами и скоро заговорилъ:

— Помилуйте, Борисъ Николаевичъ, коли милость ваша будетъ, куда же мнѣ идти-съ? лучше мнѣ мѣста не надо.

— Ну и прекрасно, — прибавилъ. Борисъ — Я буду жить здѣсь, въ спальнѣ, убирай эту комнату и чисти мое платье, больше дѣла у тебя не будетъ.

— Слушаю-съ, — отвѣтилъ Яковъ своимъ обыкновеннымъ тономъ.

И точно съ этимъ словомъ онъ опять вошелъ въ прежнюю колею.

— Принеси мнѣ умыться, — сказалъ ему Борисъ, возвращаясь въ спальню.

Онъ первый еще разъ приказывалъ и чувствовалъ себя бариномъ.

«А гдѣ-то моя Мироновна?» подумалъ онъ: «надо будетъ съ ней разлучиться… помѣстить ее на верху». Ему жалко было своей комнатки съ перегородкой, гдѣ добродушная няня такъ много спала, будила его по утрамъ, одѣвала его и называла долговязымъ.

И тотчасъ же онъ перешелъ къ мысли, что въ той же самой комнатѣ живетъ теперь Софья Николаевна; лежитъ теперь въ альковѣ, на его кровати.

Ему было пріятно говорить себѣ, что она останется навсегда въ его домѣ. И слово бабинька, непріятное слово, такъ часто повторявшееся въ былое время, замѣнится словомъ тетенька.

«Какъ могъ я хоть минуту вѣрить этой злой старухѣ?» спрашивалъ онъ себя, думая о вчерашней сценѣ въ залѣ. Онъ однако чувствовалъ, что краснѣетъ, вспоминая все, что онъ пережилъ наверху, въ разговорѣ съ нею; но ему не было уже страшно, какъ вчера, когда онъ кинулся на кровать: ласкающій голосъ Софьи Николаевны точно звучалъ около него… и онъ улыбался. Онъ повторялъ мысленно всѣ ея ласковыя слова, которыя были для него такъ новы и обаятельны.

«Что это за чудесная женщина! что за жизнь будетъ возлѣ нея!.. возлѣ нея,» повторилъ онъ мысленно и опять покраснѣлъ. «Однако, какъ я былъ разстроенъ вчера», продолжалъ онъ думать: «нервы у меня расходились. Изъ чего было такъ волноваться?»

Борисъ задумался. Онъ не могъ отвѣтить на этотъ вопросъ. Ему было легко и онъ былъ слишкомъ молодъ еще, чтобъ залѣзать въ глубь своей душевной жизни и мучить себя въ минуты, когда мрачныя и тоскливыя впечатлѣнія смѣнились другими, здоровыми и свѣтлыми.

Кто-то постучалъ въ дверь.

— Можно войдти? — спросилъ женскій голосъ.

Борисъ узналъ Мироновну.

— Войди, няня, войди, — крикнулъ онъ, и подошелъ къ двери.

— Что ты, долговязый, что съ тобой вчера-то было?— спрашивала старушка, входя къ нему, съ улыбкой. — Да ты, никакъ и не раздѣвался совсѣмъ?

— Нѣтъ, няня, я прилегъ, да и не замѣтилъ, какъ заснулъ. — Борисъ немного смутился, говоря это.

— Ну, какъ не теперь, — продолжала старушка: — мнѣ за тобой ходить-то ужъ не приходится: ты вѣдь здѣсь поселишься?

— Да, няня, я ужъ здѣсь; а тебѣ и негдѣ возлѣ меня-то.

— Довольно баловался, теперь самъ большой баринъ сталъ, одинъ живи, не все съ бабами возиться.

Старушка говорила это полушутливымъ тономъ; но видно было, что ей нелегко разставаться со своей прежней жизнью.

Борисъ смотрѣлъ на нее и грустно улыбался.

— Привыкъ я къ тебѣ, Мироновна, — сказалъ онъ.

— Знаю, что привыкъ, я и сама привыкла, да гдѣ же я здѣсь жить-то буду; не на билльярдѣ же мнѣ спать?

— Разумѣется. Я ужъ Якову сказалъ, чтобъ онъ за мной ходилъ.

— Извѣстное дѣло — Якову, онъ въ люди не пойдетъ. Да какая тутъ служба? самая пустая. Онъ надежный человѣкъ.

— Гдѣ же ты помѣстишься, Мироновна? — спросилъ Борисъ.

— Я-то? Да въ Степанидиной.

— Зачѣмъ же? Тамъ вѣдь еще есть комнаты.

— Какія? Мамзель, вѣдь, тамъ живетъ. Ну, она, вѣрно, скоро очистится: мамзель отойдетъ. — Она ужь чуетъ, что вѣтеръ изъ другаго мѣста подулъ… сидитъ у себя въ комнатѣ и носу не показываетъ. Разочтете что ли ее?

— Да она, я думаю, сама догадается, — сказалъ Борисъ.

— Ее бабушка съ собой возьметъ.

— Куда?

— Какъ куда? Ты тутъ сидишь, ничего не знаешь: бабушка сегодня выѣзжаетъ. Степану объ лошадяхъ приказано.

— Что ты?

— А какъ ты думаешь? Въ каретѣ ѣдетъ, въ большой-, съ собой Финку да Ульяну беретъ. Сегодня съ утра возню подняла.

Мироновна сѣла на стулъ около бюро.

— Приходилось отъ нея жутко, — продолжала она: — да ужъ теперь и жалко становится… Какъ ни поверни: старуха старая, седьмой десятокъ пошелъ, и вдругъ этакимъ манеромъ вонъ изъ дома…

Мироновна покачала головой.

Борисъ стоялъ передъ ней задумавшись.

— Да какъ же быть-то, няня? — проговорилъ онъ. — Тенерь ужъ дѣла не поправишь.

— Знаю, что не поправишь, это не отъ тебя. Сама посѣяла, теперь вотъ оно и сказывается. Даромъ ничего не бываетъ. Да все-таки жалко. И той-то, чай, не весело.

— Кому? — спросилъ Борисъ.

— Да Софьѣ-то Николаевнѣ. Это у всякаго голова кругомъ пойдетъ. Въ чужой домъ пріѣхать… прямо хозяйкой, да тещу изъ дому выжить. Бабочка-то какая молоденькая… Я думала, она постарше.

— А какъ она тебѣ понравилась, няня? — сказалъ Борисъ, взглянувъ какъ-то урывкомъ на старушку.

— Да что? добрая должна быть. Голосъ такой ласковый у нея. Вѣдь и дядюшка-то ее, покойникъ, слышь, за доброту взялъ. Роду-то она, вѣдь, не больно знатнаго…

Старушка замялась немножко.

— Какого же она рода? — быстро спросилъ Борисъ.

— Да не знаю ужъ я… что-то такое такъ… говорили… Я, вѣдь, пересудъ-то этихъ не больно люблю. Кто ихъ знаетъ? Пелагея-то Сергѣевна въ тѣ поры и рвала, и метала, самъ, чай, помнишь. А барыня, должно быть, хорошая. Съ тобой-то она какъ?

— Со мной она какъ родная.

— Понравилась, значить, тебѣ? — спросила с тарушка, взглянувъ пристально на Бориса

Онъ опять почувствовалъ смущеніе.

— Какъ же, няня. Мы съ ней будемъ дружно жить.

— Извѣстное дѣло, повеселѣе тебѣ будетъ; тебѣ не съ кѣмъ будетъ воевать. Машу-то свою пригрѣешь. Въ домѣ самъ хозяинъ. Такъ это мнѣ чудно, какъ подумаешь, что, кромѣ тебя, нàбольшихъ нѣтъ въ домѣ.

— А тетенька?

— Ну, да она на время только… вѣдь это все твое. Старушка встала и подошла къ Борису. — Ты хоть и настоящій баринъ теперь, а вѣдь я тебя не боюсь, такъ-таки, ни капельки не боюсь.

Она разсмѣялась, и Борисъ вмѣстѣ съ нею.

— Какой же я для тебя баринъ? — сказалъ онъ.

— То-то же и есть. Ты командовать надо мной не вздумай. А какъ же съ Машенькой-то теперь; новую мамзель возьмете, что-ли, или сама Софья Николавна учить ее будетъ?

— Не говорилъ еще я объ этомь, няня.