— … Пригласили нас с Михалковым в старшую группу детского сада. Ну, воспитательница и решила продемонстрировать, какие у неё воспитанники подкованные.

— Ребята, — говорит, — угадайте, кто к нам пришёл в гости?

Перед вами писатель Сергей…

Те, хором:

— Михалков!

— А это поэт Лев…

— Толстой!!!

Это вот, «нас с Михалковым» прозвучало довольно таки нагло и мне показалось чистым бахвальством. Если даже они знакомы, мог бы сказать, что «с Сергеем Владимировичем». Слишком уж несопоставимые величины: Михалков и Куклин.

Лев Валерианович, между тем, очаровывал официантку. Что-то ввернул насчёт золотых её рук. Потом похвалил повара и солянку. А закончил свой спич просьбой: добыть для него банку маслин, до которых, как сам он выразился, «очень большой охотник».

Ну, старый блядун. Было ему лет сорок шесть — сорок семь, но выглядел намного моложе. Короткая стрижка, чистый покатый лоб с небольшими залысинами, иронично поджатые губы, азиатский разрез глаз, наполненных внутренней силой. Лидер по жизни. Его присутствие угнетало даже меня, не говоря уже о провинциальных бабах.

Чтобы переломить ситуацию, я тоже обратился к официантке, довольно таки симпатичной девчонке в моём вкусе. Попросил её принести заодно пачку «Космоса» или «Столичных». Обдав меня запахом «Красной Москвы», она наклонилась над моим ухом и еле слышно шепнула:

— Баы закъыт.

— Что⁈ — натурально не понял я.

— Баы! — чуть громче повторила она. — Баы, говою, закъыт!

— Ах, баы закъыт! — на автомате, сам того не желая, озвучил я вслух.

Официантка, краснея, подхватила с края стола поднос, громко сказала, глядя поверх моей головы: «Дъазниться нехаашо», а друг Михалкова окинул меня уничижительным взглядом.

В общем, за ужином Куклина невзлюбил только я. Остальные подключились чуть позже.

Из кафе нас отвезли в концертный зал, или какой-то кинотеатр с задрапированным экраном. Да, чуть не забыл: на этом этапе к нам подключились северодвинцы во главе с Колей Князевым — поэтом авангардистом, который в своих стихах использовал слова и жесты:

Ущипнули восклицательный знак.

И он удивился. Вот так:

Ещё в фойе питерский мэтр озвучил свои условия:

— Значит так, мужики, вам по четыре минуты на выступление, остальное время моё.

Так значит, так. Раньше нам как-то не приходилось выступать в подтанцовке, но желание гостя — закон. И потом, кто Куклин и кто мы? Его песни известны на всю страну, а наши ещё не написаны.

Я вышел на публику сразу за Вовкой Ревенчуком, мотористом архангельского «Тралфлота», чью книгу «Ночные вахты» недавно включили в планы издательства. Легко уложился в две с половиной минуты. Зал был заполнен не более чем на треть. И те, в основном, матросики срочной службы. Так что, без куража.

Следующим был Василий Ледков. Я очень любил слушать его стихи на ненецком языке. Он, как шаман, метался по сцене: «Ям дам, тым дам…» Даже строгий костюм не в силах был скрыть его природную пластику. Где вы ещё найдёте такого поэта, что залудив стакан, мог запросто сделать сальто вперёд, назад и снова вперёд⁈ В годы студенческой юности, он этим подрабатывал в цирке.

На русском не то. Русский язык Ледкова закрепощал. Стоит Василь Николаевич синим в полоску квадратом, раскачивается из стороны в сторону. То выбросит правую руку, то за спину уберёт, кулак сжат — разжат. Лишь в голосе буря эмоций: «Мне матерью тундра — отечеством Русь…»

Это стихотворение он и прочёл. Раскланялся, ушёл за кулисы и мы с негодованием поняли, что наш строгий дядька, живой классик ненецкой литературы, член Союза писателей с 1962 года в глазах Куклина тоже никто. Такой же подпевала как мы…

Зря он так. Мог бы заранее подготовиться. Узнать, кто есть кто в местной писательской иерархии.

Короче, обиделись мы за нашего Васю Ледкова. Мэтр выходил на сцену под фонограмму своих «Голубых городов», чтоб с кем-то другим не спутали. Выходил всерьёз и надолго. Туда уже вынесли стол, микрофон, стопку авторских книг, которые мог приобрести каждый желающий в зале.

— У меня в Северодвинске мама живёт, промолвила Ираида, — схожу, навещу…

Как будто нажала на спусковой крючок:

— Ну его нафиг жлоба, — сквозь зубы процедил Ревенчук, наш заводила и неформальный лидер. — Пошли, мужики, водку жрать!

— Как хотите, — грустно отозвался Ледков, — а мне нельзя. Через сорок минут ещё одна встреча, на «Звёздочке». Рад бы. Но… партийное поручение. Смотрите, чтоб без эксцессов…

Насчёт «эксцессов» он нам сказал неспроста. У самого Василия Николаевича без них, проклятых, не обходилась ни одна серьёзная пьянка.

Приехал он как-то в Мурманск, на Праздник Севера. Там его встретил и опекал Борис Романов — писатель, капитан дальнего плавания, заслуженный полярник СССР, бессменный руководитель областного литературного объединения. Как в местных традициях принято, пригласил отужинать в ресторан…

Здесь надо отметить, что с местами в таких заведениях всегда была напряжёнка: моряки, рыбаки, гости из соседней Финляндии (их пускают вне очереди). Заглянули туда, сюда — бесполезняк.

Но капитан на то капитан, чтобы даже в безвыходной ситуации найти и использовать единственно верный шанс.

— Вася, — сказал Романов в фойе «Бригантины», — Молчи, ни слова не говори, а я всё организую…

Через швейцара вызвал администратора, представился, назвал ей Василия Николаевича как японского писателя Ямамото Юдзо.

Мест действительно не было. Но администратор тоже русская баба. Для неё безвыходных ситуаций в принципе не существует. Нашёлся запасной столик, свободное место, на который его можно поставить. Уж кого-кого, а товарища из Японии стоило покорить русским радушием.

Повар готовил как для себя. Официантки порхали на цыпочках. Походя, урезонивали посетителей из шумных компаний, кивая на писательский столик: «Как, вам не стыдно? Вон как культурно наш гость из Японии отдыхает. Не шумит и не матерится…»

Романов с Ледковым пили за Страну Восходящего Солнца ещё не догадываясь, что их столик в углу становился центром внимания не только для