— Ты забыл, Женя, что женат вторично. К тому же лыс. И это обнаружится, как только снимешь шляпу. А сделать это надо, она в известке. — Родионов снял с головы приятеля шляпу, — А что вы еще знаете о нас? — спросил он девушку.

— Все.

— Это не так много. И не опасно ли все знать в двадцать лет? — спросил Родионов.

— Мне двадцать четыре.

— Простите.

— И это уже не опасно, — весело сказала она. — Я ваш гид по просьбе совета ветеранов. Зовут меня Вера.

— Володя, ведь это уже сюжет! Ты чувствуешь? Есть движение, логика! — засуетился Аникеев.

— Сюжет по твоей части. А я хочу в гостиницу, помыться и привести себя в порядок, — он повернулся к Вере: — У Аникеева в голове роится уже новая поэма. Она будет называться «Вера» и после опубликования возместит ему издержки по этой поездке. Останется даже на подарок второй жене.

— Ну что, едем, товарищи? Машина ждет, — сказала Вера.

— В «Янтарь»? — спросил Родионов.

— Нет, на базу отдыха станкостроительного завода…

На этот раз их собралось двенадцать человек. После шумного общего застолья, разговоров, воспоминаний и вспоминаний о тех, кто не приехал и никогда уже не приедет, они разделились на несколько групп и отправились выступать на завод, в школу, в клуб строителей, в воинскую часть. Возвратились к вечеру взволнованные, уставшие, кое-кто посасывал валидол.

Родионов и Аникеев поселились в одной комнате, выступали вдвоем в солдатском клубе и ужинать отправились вместе, пригласив Веру. Она отказывалась, отнекивалась, но все же уговорили.

Уселись за столик у окна, подальше от оркестра. Подошел официант.

— Он заказывает, у него договор с издательством, и уже аванс получен, — сказал официанту Родионов, кивнув на Аникеева.

— Ты нахал, Володя, — Аникеев взял меню. — Вот это, это, — читал он, — нерубленое мясо есть? Отлично! Да, еще маслины. Бутылку шампанского. Полусладкого. Триста коньяка. И как можно быстрее, я голоден.

— И талантлив, судя по заказу, — подмигнул Родионов.

— Не можешь себе представить, как трудно было вырваться в эту поездку, — сказал Аникеев, когда официант отошел. — Тьма работы, а главное, дома ремонт. Катя не хотела меня пускать. Но все-таки я смылся.

— Ты забыл, что придется возвращаться к той же Кате, а ремонт еще будет не закончен.

— Не порть настроение…

Они ели, понемножку выпивали, беседовали; им было приятно, что за столом с ними молодая женщина, старались быть веселыми и молодыми, но настолько, чтобы не выглядеть смешными, и потому посмеивались и над собой, и друг над другом.

Потом Вера ушла. Они посидели еще какое-то время, вдруг почувствовали усталость и отправились спать. Засыпая, Родионов слышал, как Аникеев, шаркая шлепанцами, дважды прошел в ванную, пил воду и вздыхал…

Следующий день был также заполнен выступлениями, встречами, экскурсиями, прогулками по тем улицам, где когда-то в сорок пятом гуляли с местными девчонками. А поздно вечером начали разъезжаться. Прощаясь, пытались шутить, весело говорили друг другу: «Что ж, братцы, через год опять?» Но в душе у каждого пекло: хоть и расставались всего на год, но кто знает, увидятся ли опять? Увидят ли Веру, перед которой храбрились, хотели выглядеть отчаянней, интересней? Увидят ли этот город? Ведь через год! А им уже за пятьдесят! Кто знает, что и с кем случится за год?!

Родионов стоял в тамбуре и долго махал рукой, пока проводница не захлопнула дверь. Потом перешел к окну, но перрон уже уплыл вместе с людьми на нем. Потянулись пристанционные пакгаузы, водонапорная башня, стоявший в тупике снегоочиститель…

Войдя в купе, Родионов снял китель, засунул под полку чемодан, приготовил билет и рубль за постель. Вышел в коридор покурить, и когда поезд, уже набрав ход, втянулся в лес, вспомнил о Грише Капустине: как он там управился с заданием?

Гриша был застенчив настолько, что это попросту выходило за рамки приличий. Он не садился в трамвае, не садился в гостях вопреки долгим и в конце концов уже скорее раздраженным, нежели вежливым упрашиваниям. Он не садился даже на совещаниях у Родионова. Все сидели, а Гриша стоял на облюбованном месте — у самой двери, у шкафа с заводскими планировками, прислонясь к нему и совсем вжимаясь в него, когда в крохотный кабинет кто-нибудь входил. Гриша давно изучил рельеф боковой поверхности этого шкафа. Небогатый рельеф, но и он давал пищу человеку с воображением: натеки лака походили на сглаженные ветром скалы, царапины — на ущелья, глазки срезанных сучьев и водянистый рисунок древесного ствола напоминали географическую карту с горизонталями высот.

Эта карта манила путешествовать.

Странствиями жизнь Гриши была не богата, его существование замыкалось рамками родного города — необыкновенного, местами шумного, местами пустынного, новомодного и древнего. Да, все это так, все в нем имелось, но иногда и необыкновенный город хочется покинуть хоть ненадолго.

Во время длинных совещаний в кабинете Родионова Гриша мысленно путешествовал по древесной карте боковой стенки шкафа, преодолевая заветренные перевалы, переходя вброд речушки, где под плоскими камнями копошились крохотные пресноводные крабы, спускался в долины, где изящно изгибались на громадных пнях ящерицы, где зелень тяжела и роскошна, а литое солнце создавало из воздуха какую-то новую среду, по плотности не уступающую воде.

Все это существовало в природе, он знал об этом из книг, фотографий, картин, и все это оживало, когда он стоял у шкафа в равнодушные зимние дни, в слепые осенние, в пьяные дни весны, в летний пузырящийся дождь или в ярко-голубой полдень…

Владимир Иванович Родионов никогда не приглашал Гришу высказываться по общим вопросам, знал: станет мяться и медленно, беспорядочно двигать руками — и ни слова от него не добьешься. Гриша отвечал лишь на вопросы типа «где?», «когда?» и «в каком состоянии?», отвечал с боязливой краткостью, чтобы не задерживать на себе внимание. В принципе, эти вопросы должен был освещать его групповой инженер Бревко, но Родионов упорно задавал их технологу Капустину. И Гриша отвечал. Грезы его с участием облупленного шкафа были скрыты, как подземный поток, и раздвоенное сознание с привычной аккуратностью следило за ходом совещания.

Когда оно кончалось, Гриша первым исчезал из кабинета, торопливо курил в коридоре и садился за свой стол.

В комнате стояло около пятидесяти столов — пять рядов штук по десять в каждом. Стол Гриши располагался в в самом центре, неуютно, но что же делать, уютные углы заняты старожилами и теми, кто умел отстаивать свои права.

Он и в отделе-то появился случайно. Родионов как-то заметил во втором механическом цехе нового паренька — очень тихого, тщательного, послушного и чему-то затаенно сопротивляющегося. Должность у