Сколько же на свете прекрасного! Сколько такого, что благодарно проходит через нашу жизнь и будет дальше служить людям!

Мысли вернулись к Антону. Он — его оправдание, так же как и оправдание жизни Наташи, Михаила и, возможно, всех Ивановых. Так бывает, что для одного человека живут несколько поколений в семье. Смешно сравнивать, но Моцарта, Пушкина, Толстого готовили десятки поколений.

«А откуда ты, Иван Иванович, взял, что твой Антон мессия? Для меня — да. Он освободит жизнь от дурного, мелочного, никчемного… Пока человек живет, он надеется. Так и я…»

Не выпуская из рук амбарной книги, Иван Иванович думал, с чего ему начать письмо Антону? Открыл чистую страницу книги и стал писать.

«Дорогой Антон! Твоя мама оставила три закладки в этой книге. Одна из них на страницах, где собраны мысли и высказывания о самом желанном и, может быть, наиболее трудно объяснимом состоянии человека — счастье. О нем я не раз слышал такие слова — все хотят счастья, но никто не знает, что это такое. Все дело, наверное, в том, что у каждого свое счастье, но оно, как и любовь, обязательно должно прийти в твою жизнь, иначе она будет пресной, а может, и хуже того. Многие плывут по течению и находят немало удовольствия. Больше того, они считают себя счастливыми. Но есть другое счастье — идти своею дорогою. Она очень часто против течения и требует мужества.

Не так легко научиться отличать настоящее от искусной подделки, удобную ложь от раздражающей правды, мужской поступок от болтовни. Этому обязательно нужно научиться, ибо жизнь держится на настоящем. Настоящее живет долго. Шумеры изобрели кирпич пять тысяч лет назад, а он служит людям и сейчас.

Настоящее счастье в нас самих, в наших сердцах, которые мы открываем жизни. Ты проснулся, светит солнце, у тебя ничто не болит, впереди целый день жизни, за который можно сделать столько доброго и настоящего, и ты уже счастлив. Счастье — состояние нашей души. Оно возможно при одном условии — твоей личной самоотдаче. Прав Маркс, когда говорит, что счастье человека измеряется тем, сколько людей он сделал счастливыми. Отсылаю тебя, дорогой Антон, к страницам этой книги. Когда будешь просматривать записи, обрати внимание на одну: «Если человек полезен другому, людям, обществу, — он не может быть несчастливым».

18

Ивану Ивановичу приснился странный сон. Странный потому, что уже лет тридцать, а может, и больше, он не запоминал своих снов. Они, конечно, снились, но, как только просыпался, сны пропадали. И это исчезновение напоминало ему исчезновение змей, которое он не раз наблюдал в детстве на берегах Безымянки или в степи близ Ивановки. Ему запомнились лишь хвосты молнией ускользавших змей. Но еще чаще ему приходилось видеть только колышущиеся струйки травы да слышать пугающий шелест. Так и от его снов наутро оставался лишь непонятный шорох. Но еще долго томила смутная тревога, которая проходила лишь тогда, когда он начинал заниматься чем-то серьезным.

А было время сразу после войны, когда Ивана Ивановича нещадно терзали ночные кошмары. Он извелся и не знал, что делать, пока один добрый человек не дал совет: «А ты не вспоминай и никому не рассказывай свои сны».

И Иван Иванович, просыпаясь, стал тут же включать себя в дневные заботы. Постепенно он научился управлять собою. Сны являлись все реже и реже, но когда они все же приходили, наутро в его памяти оставался только их легкий след.

А этот странный сон был совсем другим, и странным потому, что при пробуждении он не исчез, а остался в памяти весь от начала и до конца, и сейчас Иван Иванович лежал с открытыми глазами и, будто кино, просматривал пригрезившиеся ему события и людей. Именно пригрезившиеся, потому что сон начинался с яви, с воспоминания о его последнем дне войны.

Было это в Австрии, в маленьком городке за Веной. Часть, в которой служил Иванов, только что вышла из тяжелейших боев с прорывавшимися на запад войсками гитлеровцев. Все ждали, что вот-вот окончится война. Был взят Берлин, и всем казалось, что война выдохлась, но после этого жесточайшего прорыва, когда немцы, создав мощные танковые кулаки, остервенело таранили советскую оборону и с отчаянием смертников рвались через наши боевые порядки, все изменилось, никто не говорил о конце войны, а только каждый думал: «Неужели и мне суждено не дожить, как тем, кто погиб сегодня, вчера и позавчера?»

А погибало в эти дни слишком много, столько, сколько не погибало за последние недели и месяцы. Смерти эти были самыми горькими и до удушья обидными. Ведь конец, вот он, да и воевать уже научились. Был не сорок первый и сорок второй, даже не сорок третий, а шел май сорок пятого. На исходе четвертый год, и уже перевалил тысячный день войны. Были ведь такие, кто считал ее по дням, и в их части. Это, как правило, «старички», кто тянул фронтовую лямку с первого дня, от Белостока или Перемышля и других пограничных городов до Москвы и Сталинграда, а потом в обратную, сюда, до середины Европы. Были такие, хоть их и осталось совсем немного, но были…

И пришлось им сложить головы здесь, в Австрии, и других землях, у маленьких городков и чужих ферм за Дунаем…

Среди них самый дорогой ему человек Богомаз, столько вынесший и столько переживший страшного, что ему жить бы десять жизней, и за себя и за тех, кого он спас за эту долгую войну… А он погиб, погиб, как и многие, глупо.

Артиллеристы уже остановили и рассеяли вражескую мехколонну, сожгли идущие во главе ее танки и теперь осколочными добивали разбегавшуюся с шоссе пехоту, а они, автоматчики, из засад вдоль дороги встречали гитлеровцев. И вдруг из подбитого в самом начале боя немецкого танка раздался выстрел и разорвался снаряд. Один-единственный. Больше в том танке не было боеприпасов.

Все это выяснилось потом. А перед этим с Ивановым будто случился припадок. Когда он увидел, что черные фигуры танкистов с поднятыми руками, целехонькие и невредимые, вылезают из танка, а его друг бездыханный лежит в крови на земле, Иван начал бить по ним из автомата короткими очередями. Расстояние до танка было большое, и он смог только напугать их. Черные фигуры метнулись за танк, а Иванов, плохо соображая, что он делает, кинулся наперерез им, продолжая стрелять. За ним уже бежали солдаты из взвода Богомаза, а он уворачивался от них и палил