– Одурачил, ты хотела сказать?

– Нет-нет, именно одурманил! Говорили же что-то про колдовские цветы, от которых хочется спать.

– Ах, ты всё перепутала! – теперь заколыхались кудряшки госпожи Кроф, только не вверх-вниз, а вправо-влево. – Цветы были днём, в дилижансе. Господин Кюлле… то есть этот злодей никак не мог бы одурманить нас ими, ведь мы повстречали его лишь вечером, в трактире.

– Ну и что с того? – заупрямилась госпожа Пулла. – Дурман был? Был! Может, нас и позже тайком травили, иначе бы мы не были столь слепы.

– В любом случае дурманом занимался не лжесыщик, а та, что называла себя госпожой Грюнсамлехт, – госпожа Кроф тоже не намерена была сдаваться.

Видимо, их фамильное сходство проявлялось не только в облике, но и в характере: седовласые госпожи были подобны двум козочкам, повстречавшимся ровно на середине бревна, переброшенного через ручей, и ни одна не хотела попятиться, чтобы уступить дорогу другой.

– Да она-то тоже хороша! А рассказ про северный суп, и её выговор… Неужто она северянка?

– Хм-м… – госпожа Кроф по-прежнему не горела желанием соглашаться с сестрой, но и не признать здравость её замечания не могла. – А ведь и впрямь, она могла быть из этих. Вдобавок травница – да какая госпожа в наших местах позволит себе заниматься подобным?

– То-то и оно, – со значением покивала госпожа Пулла. Затем обратила взор на Альму, намереваясь получить подтверждение своей правоты. – А вы что скажете, госпожа Эшлинг?

– Возможно, вы правы, – откликнулась Альма задумчиво. – К сожалению, я совсем не разбираюсь ни в выговорах, ни в травничестве, так что не могу судить.

– Подобное не стоит сожалений! – пусть госпожа Кроф вынужденно согласилась с сестрой, зато она получила возможность рьяно возразить Альме. – Приличным женщинам, особенно незамужним девушкам, не пристало увлекаться такими вещами, ради их же собственного блага.

Какие именно зазорные вещи – исследование выговоров или всё же изучение растений – госпожа Кроф имела в виду, Альма почла за лучшее не уточнять, лишь вежливо поблагодарила её за участие к своей судьбе.

На этом скользкую тему можно было бы благополучно закрыть, благо все стороны пришли к единому мнению (или, по крайней мере, сделали вид). Но госпожа Кроф, как ни жаловалась ранее на ужас, вызываемый одной лишь мыслью о пережитом, отчего-то не спешила избавить себя от неприятных воспоминаний и обсуждений:

– А уж если та женщина северянка, то и без фатаморов тут не обошлось, помяните моё слово, – данное предположение она высказала, понизив голос и боязливо глянув в сторону окошка, словно боялась, что какой-нибудь фатамор притаился прямо под дверью дилижанса и, услышав нелестное поминание своего народа, ворвётся в купе, сердито грозя пальцем и восклицая: «Ага-а-а!..»

Как ни абсурдна была картина фатаморьего вторжения, нарисованная скучающей фантазией, Альма невольно передёрнула плечами, ей вдруг сделалось зябко.

Фатаморов привыкли бояться. Причём даже в тех краях, где перестали верить в магию: парадоксальным образом можно бояться и того, во что не шибко-то веришь. Или во что отчаянно стараешься не верить. Потому что верить – страшно.

Не то чтобы они были беспросветно злы. Нет, согласно некоторым сказкам, порой фатаморы могли одарить или помочь. Но не по доброте душевной – у них не было ни доброты, ни души. Они были непредсказуемы, как стихия: вода может утолить жажду, а может утопить жаждущего; огонь может согреть, а может сжечь…

Кто-то сравнивал фатаморов с дикими зверьми, которые убивают не со зла, а просто потому, что такова их природа. Никто ведь не ждёт дружеской беседы за чашечкой чая от волка. Или от лося.

Кто-то считал фатаморов отражением людей в кривом зеркале. Воплощённым искажением.

Впрочем, однажды на страницах «Вестника Волшебства» появилось присланное читателем эссе, уверявшее, что фатаморы не ниже людей, а напротив, во всём их превосходят, потому и столь искусны в магии. Кажется, автор даже образно назвал магию их матерью, а род людской – отцом, но этого Альма уже не помнила наверняка: эссе было одним из тысяч текстов, пролистываемых ею в поисках магических инструкций, и подробности забылись. Оно и внимание-то привлекло в основном из-за экзальтированного слога автора и из-за ядовитых комментариев господина Рондо, который, похоже, поспособствовал публикации эссе лишь затем, чтобы всласть над ним поглумиться.

Так или иначе, навряд ли единственное эссе-фантазию можно было счесть достаточным основанием для оправдания фатаморов. Общее мнение было мрачно и непреклонно: в лучшем случае с фатаморами можно жить по соседству, не соприкасаясь и не замечая друг друга, как бы в разных плоскостях, – но даже подобный нейтралитет не гарантирует безопасности. Фатаморов нельзя разгадать, нельзя приручить, нельзя очеловечить. Во имя собственного благополучия – а то и жизни – им никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя доверять.

– Ну, ну, будет тебе, это уж совсем… – возразила госпожа Пулла, но как-то неуверенно и тоже понизив голос.

– А что если она сама?! – выпуклые глаза госпожи Кроф расширились ещё сильнее то ли от озарения, то ли от испуга из-за столь дерзостного предположения.

Госпожа Пулла лишь покачала головой, и тогда беспокойная госпожа Кроф в свою очередь обратилась к Альме за поддержкой:

– Вы сами рассказали нам о всяческих подозрительных вещах, впоследствии оказавшихся связанными с этой женщиной. Как по-вашему, могло быть так, что она из… что она… фатамор? – последнее слово госпожа Кроф не произнесла в полный голос, а едва слышно выдохнула.

– Но госпожа Грюнсамлехт ведь сообщила нам, что разбираться в растениях её обучила няня. Не вижу причин не верить ей – по крайней мере, в этом признании, поскольку она не извлекла из него никакой пользы, – Альма попыталась воззвать к здравомыслию соседки. И заодно положить конец беседе, от которой становилось всё более не по себе.

– Тогда её няня могла быть фатамором! – упорство было сильнее страха, и госпожа Кроф не замедлила измыслить новую версию.

Брови Альмы приподнялись в изумлении, да и госпожа Пулла недоверчиво охнула. Всем известно, что фатаморы не умеют заботиться даже о собственных отпрысках – потому и подкидывают их людям. Чтобы какой-нибудь фатамор добровольно и добросовестно взял на себя заботу о человеческом ребёнке… Немыслимо!

Словом, всё время до первой за день остановки оказалось посвящено пересудам о злоумышленниках, о фатаморах, о злоумышленниках-фатаморах и о магии в целом.

Не единожды Альме выпадал шанс блеснуть познаниями, почерпнутыми из трудов отца или из «Вестника Волшебства». Но каждый раз она его упускала. Не из неуклюжести, а из осмотрительности: обсуждать магию с госпожой Кроф и госпожой Пуллой ей казалось как-то… неправильно? Или бессмысленно.

Пожалуй, она не отказалась бы перекинуться парой слов на данную тему с госпожой Грюнсамлехт – но по целому ряду причин это было уже