столь упорно твердили об убийстве – как тут было не поверить в оное? Равно как и в выдающиеся сыскные способности господина Кюлле, о которых все знали опять же лишь со слов госпожи Грюнсамлехт, но в которых и не подумали усомниться. Чем больше чьи-то слова наполнены уверенностью, тем больше им веры – даже если они вовсе того не заслуживают…

В конце концов, и о том, что их спутники – супруги Грюнсамлехты, пассажиры дилижанса знали сугубо от них самих. В действительности эти двое не были ни Грюнсамлехтами, ни супругами. Однако для простоты пусть уж и дальше именуются таковыми, тем более что госпожа на-самом-деле-не-Грюнсамлехт не пожелала раскрывать своё истинное имя.

Эта госпожа была не только убедительна, но и умна. Она не полагалась исключительно на ошеломляющий эффект зелья и силу слова. Именно она собрала дурманящие букеты и подменила ими обычные: сонные, отупевшие от растительного яда пассажиры купе не заметили бы ни хищений, ни каких-либо странностей и стали бы лёгкой добычей. И именно госпожа Грюнсамлехт была зловещей фигурой, в ночи проскользнувшей на конюшню, чтобы отравить одну из лошадей и замедлить дилижанс, не дать ему добраться до запланированной станции – гостиницы близ Терлина, крупного города, в котором было бы труднее совершить преступление и скрыться незамеченными.

Тихая, забитая госпожа Грюнсамлехт, угнетаемая супругом и вынужденная держаться в его тени. Умная, хладнокровная женщина, теневой кукловод.

Как ни парадоксально, её ум внёс разлад в действия преступной банды. От внимания госпожи Грюнсамлехт не укрылось, что лошадь, обречённая ею на смерть, неожиданно выжила – более того, полностью оправилась, что при использованном яде было никак не возможно. Если только не вмешалась неведомая сила. Вспомнила госпожа Грюнсамлехт и слова юной госпожи Эшлинг об устрашающей лесной тени. Чудесные исцеления, зловещие тени… Не стишком ли много возможных – непредсказуемых – помех?

Госпожа Грюнсамлехт не первый день жила на свете, не единожды слышала от своей няни о чудесах и проклятьях, которые могут скрываться в лесной чаще: на севере Бонегии не переставали верить в магию. И имели на то основания.

Вдобавок сама госпожа Грюнсамлехт, пусть не имела склонности к магии, ещё в детстве узнала от няни об особых свойствах некоторых трав, кореньев, цветов и плодов. Эти знания, впоследствии углублённые и дополненные, изрядно пригодились госпоже Грюнсамлехт в жизни – пусть и не таким образом, какой благонравная старушка няня могла бы одобрить.

Приняв к сведению всё перечисленное, госпожа Грюнсамлехт попыталась отговорить сообщников от расширения первоначального плана и намерения обворовать не только богатого торговца господина Дункендура, но и дочь состоятельной – пусть по провинциальным меркам – семьи госпожу Эшлинг. Однако нелегко выдернуть из-под носа у хищника сочное мясо, нелегко переубедить преступников, уже почуявших запах лёгкой наживы.

А в том, что нажива легка и обильна, бандиты не сомневались: молодая наследница, неопытная, практически без сопровождения, едет в столицу – зачем? Либо на тайное свидание, либо подыскать себе жениха! И уж, наверное, при ней есть потребные женщинам в таких обстоятельствах драгоценности…

Надо сказать, злодеи не ошиблись в предположениях касаемо драгоценностей. Зато ошиблись в вердикте касаемо сопровождения: пусть при Альме не было мужчины – зато при ней была верная Джулс!

– И каким же образом ваша камеристка уберегла вас от участи быть обкраденной? – господин Инмида устало потёр переносицу, его глаза были красноватыми от недостатка сна, но их взгляд был по-прежнему ясным и выражал искренний интерес.

Альма сделала глоток бодрящего чая и воспользовалась паузой, чтобы обдумать, стоит ли раскрывать господину Инмиде секрет, о котором она сама пребывала в неведении вплоть до минувшей ночи. Однако эта же ночь кое-чему её научила: что не всякий грубый зол, не всякий ласковый добр. И что господин Инмида, вопреки её предубеждению, показал себя как безупречно благородный человек, сумевший разгадать преступный замысел, схватить – пусть не без помощи товарищей – злодея и подарить господину Дункендуру надежду на торжество справедливости и возвращение украденного золота.

– Мне стоит поблагодарить не только Джулс, но и госпожу Эшлинг – супругу моего дядюшки, – улыбнулась Альма, припоминая собственное удивление, когда, оставшись наедине с Джулс в их нумере, увидела, как камеристка поднимает подол, открывая взгляду потайной привязной карман, где и обнаружились все украшения, в целости и сохранности. Альма растерянно моргала, не в силах подобрать слова для выражения радости, облегчения, благодарности, а Джулс уже протягивала ей записку – написанную почерком, который Альма хорошо знала. Лёгкой рукой госпожи Эшлинг были выведены загадочные строки – нелепица с намёком, поняла Альма, чтобы написанное было ясно ей, но недоступно посторонним, способным позариться на чужое: «Исподнее не носят на голове. Зато нечто с головы разумно держать близ исподнего».

Госпожа Эшлинг воистину была женщиной многих талантов – в том числе таланта прозорливости. Отправляя племянницу мужа в путешествие, она постаралась позаботиться обо всём.

Джулс, отдав Альме украшения и записку, сжимала опустевшими руками подол платья: возможно, не была вполне уверена, что хозяйка поверит в её добрые намерения и оценит верную службу, а не сочтёт признавшейся воровкой наподобие госпожи Грюнсамлехт. Альма, прочтя записку и уяснив, сколь многое сделали для неё госпожа Эшлинг и Джулс, поспешила развеять сомнения камеристки и нежно взяла её руки в свои, выразив благодарность так тепло и так полно, как только могла.

– Как трогательно, – хмыкнул господин Инмида, на мгновение напомнив Альме, каким бездушным сухарём показался ей при знакомстве.

Но она отогнала эту мысль. Стал бы сухарь усердно трудиться ради раскрытия преступления, которое его не затронуло? Стал бы сухарь под утро, когда вконец притомившиеся от круговерти событий и от напряжённой дискуссии господа и госпожи (за исключением лейтенанта Амико, поскакавшего-таки за стражей: он не мог позволить себе задержаться на пути к Денлену, зато мог пожертвовать сном, чтобы призвать помощь к товарищам) расходились по нумерам, лишать себя долгожданного отдыха ради того, чтобы осмотреть расхворавшегося господина Шилля и по мере сил облегчить его страдания?

Хотя облегчить их было трудно. В изрядной степени потому, что господин Шилль, казалось, не хотел перестать страдать. Ранее он мок под дождём, мёрз, голодал, а теперь вдобавок попытался отказаться от врачебной помощи, скорбно прошептав: «Ах, оставьте…»

Как помочь тому, кто не хочет, чтобы ему помогали?

– А вы и впрямь наблюдательны, – господин Инмида отсалютовал поделившейся с ним сомнениями Альме чашкой чая, такого тёмного, что наверняка был ужасающе терпким. – По счастью, дело не настолько худо. Он ещё очень молод, этот господин Шилль… Что и стало одной из причин его нынешнего прискорбного состояния. Молодость принесла ему горечь разочарования – но она же принесёт ему облегчение. Не пройдёт и недели, как