Шрифт:
Закладка:
Корнет Есаульченко отошел от берега подальше, зацепил рукой повод оседланного коня.
Еще раз прочел письмо, подписанное той женщиной, которую он убил. Или, может быть, он ее не убил? Может быть, показалось это только ему, что он убил Маришу? Рыжий конь заржал, оскалив зубы.
– Не смейся, – сказал корнет и ударил его по носу. – Нельзя смеяться.
А конь захохотал еще радостнее.
Опустил голову офицер, подумал, оглянулся – тихо кругом. Повел коня в поводу, задумавшись. И когда снова поднял голову, уже не слышал и не видел товарищей. Поднес к глазам браслет с часами – метнулись перед глазами светящиеся стрелки.
– Поспею, – решил корнет Есаульченко.
Вскочил в седло и поскакал в те места Варшавы, где улиц нет, где наворочены только одни переулки. Переулки эти достаточно широки для того, чтобы протянуть на веревке от дома к дому грязную юбку и сушить ее на солнце. Солнце только по получасу в день светит тут меж нагроможденных в беспорядке домов, и высокие крыши изрезали здешнее небо на узенькие и длинные полоски. И нехорошо подымать тут голову к небу: витает и льется в воздухе всякая дрянь и чернит лицо, шею и руки.
Корнет Есаульченко осадил рыжего коня, соскочил на землю, поднес к глазам письмо, оглядел дом и гулко стукнул стеком о стену. Из невидимой двери вылезла старуха. Один глаз у нее был прищурен и видел все. Другой оттопыривался, как стеклянный пузырь на бракованной посуде, и не видел ничего. Старуха мотнула рукой, зовя офицера за собой.
XII
Комната, в которой старуха оставила офицера, была как гроб, длинная и узкая. Темно было, и офицер, держа руку у эфеса, ждал мертвую женщину, ловя слухом звуки, которые человек слышит только тогда, когда ничего не слышно. И в тот момент, когда с ясностью встали перед невидящими глазами офицера черты убитой им женщины, он ощутил в углу белую фигуру, скользнувшую в комнату сквозь темную, чуть скрипнувшую стену, и узнал Маришу.
Но когда корнет Есаульченко бросился к Марише, та упала на пол, и корнет увидел перед собой длинную фигуру кандидата Кроля со свечой в руке. Сзади подталкивала кандидата мать Мариши:
– Иди, трус, пся крев!
– Господин корнет явился. Кроль не скажет дурного слова господину корнету. Кроль просит: отдайте Маришу! Кроль хочет знать: где Мариша? Мать Мариши плачет: где Мариша? Господин корнет, – где?
– Тут, – отвечал корнет Есаульченко. – Разве ты не видишь? Вот она дрожит на полу.
И он указал саблей на белую фигуру, которая струилась по полу, убегая от желтой свечи в темноту.
– Кроль не понимает. Кроль не видит. Кроль не хочет шутить. Кроль не воевать хочет, а – раз, два! – женился, и мир кругом. Это я написал письмо. Я подписал: «Мариша».
– Врешь! Разве ты не видишь Мариши?
– Нет, – отвечал Кроль и оглянулся кругом.
Свеча дрожала в его руке.
– Нет. Господин корнет выдумывает. Господин корнет не хочет сказать правду. Тогда – раз, два! – господин корнет хотел Кролю саблей в ухо; а пулю в лоб господин корнет не хочет?
Кандидат Кроль отскочил в сторону, и от двери отделилась старуха, мать Мариши. И одноглазый револьвер взглянул в лицо офицеру.
Корнет Есаульченко кинулся к дрогнувшей Марише как раз вовремя для того, чтобы пуля пропела над его головой и, не встретив на пути человеческого тела, шмякнулась в стену.
– Вот Мариша, – сказал корнет Есаульченко.
Офицерская фуражка валялась на полу, глаза глядели неподвижно, волосы встали горой на голове, как шерсть у испуганной собаки.
– Вот она. Ты разве не видишь?
И медленно тянулся рукой к тому, что он видел, как пьяный, который ловит надоедливую муху.
Схватил. И свеча выпала из руки кандидата. И в темноте тяжко застонал Кроль.
А Мариша уже просвечивала в щель двери. Корнет загремел к ней саблей. На пути встала старуха.
– Прочь!
Кулаком в грудь отбросил старуху, вскочил на коня и поскакал к Висле. Поспеет ли? Мост взорван будет.
А на пороге дома лежала старуха, оттопырив стеклянное око, навсегда отразившее луну, и не отвечала на тяжкие стоны кандидата Кроля.
ХII
Поляки в щели ставней с испугом глядели на коня, налитого рыжей бронзой, который летел, распластав ноги и еле задевая землю копытами.
От быстрого скока коня далеко назад отлетали дома, сады и парки. И врос в седло офицер без шапки, и сабля, отлетая назад, еле поспевала за быстрым поясом. И казалось, правой рукой он удерживает кого-то сидящего в седле перед ним.
Уже влажные пары Вислы ударили в рыжие ноздри коня. Уже близко Висла. Но кроваво-черные полосатые вихри встали на пути. Железо, камень и дерево взлетели к небу, чтобы больно бьющими осколками осыпать землю и застлать землю дымом.
Рыжий конь, не изменив аллюра и даже не переменив ноги, радостно несся туда, где еще не рассеялся дым и еще не затих грохот.
Корнет Есаульченко, еле удержавшись в седле, что было сил, под огненным дождем, хлестнул стеком коня. Конь засмеялся, скаля зубы.
И вот офицер уже на берегу Вислы. Густо пахло копотью, и чернели сваи взорванного моста.
Оглянулся корнет. Позади – чужой город. Впереди – проклятая польская река. Только теперь заметил он, как широка Висла.
Усмехнулся корнет.
– Господи, – сказал ом, – ранен, контужен и за действия свои не отвечаю.
И рыжий конь унес его в тяжелые воды. А светлые клеточки и шарики, танцуя по воде, уже кончали бал.
Тогда Мариша взяла за руку корнета Есаульченко.
– Сподобает мне пан офицер за то, что никому не боится. Погубил пана рыжий конь – война. Слазь с коня, станьцуем в это бялое утро бялый мазур. И тьфу – кандидату Кролю.
– Идем, – отвечал корнет Есаульченко, сворачивая калачиком руку. – Только ведь у вас тут нужно по девяти раз сменять воротнички и манжеты.
И они пошли отплясывать белую мазурку туда, откуда не видно неба.
А рыжий конь, выплыв на русский берег, один, без всадника, понесся, блестя рыжей водой, на восток.
1921
Борис Лавренев
«Гала-Петер»
Верному товарищу, бесценному помощнику в жизни и труде Елизавете Михайловне Лавреневой
1
У поручика Григорьева забот – не проворотить! Шутка ли – командовать ротой, да не где-нибудь, не в каком-нибудь третьеочередном, в котором сорокадвухлетние лешие в перебежках портки на ходу теряют, а
