Конрад Белый преклонил колени на молитвенной скамье, его мантия с мехом горностая была расстелена позади. Одетый в кольчугу из серебра и черного железа, в белом плаще, расшитом чёрным тевтонским крестом, лорд Скары сжимал в своих бледных руках четки и молился – о прощении, об отпущении грехов, о победе. Но прежде всего он молил Всемогущего Господа Бога о помощи, о прекращении мучивших его кошмаров.

Вокруг него закачался шатёр. Ночь принесла с гор на западе снежный шторм. Мокрый снег стучал по тяжелым парусиновым стенам; центральный столб, вырезанный из сердцевины огромного дуба, скрипел при каждом порыве ветра. Языки пламени плясали в кованой железной жаровне, дым оттуда поднимался к отверстию, где его уносил порывистый ветер.

Из соседних покоев шатра доносился звон стекла и серебряных приборов, пока отец Никулас готовил свой ночной напиток – отвратительную смесь из трав и настоек, которая, смешанная с молодым греческим вином, во многом облегчала лихорадку, мучившую Конрада с тех пор, как он вернулся с Востока.

– У тебя руки целителя, друг мой, – сказал Конрад после того, как ему стало лучше. – Где ты научился этому искусству?

Тогда Никулас улыбнулся – большая редкость для человека, который олицетворял собой слово «мрачность», – и ответил:

– От сестёр святой Этайн, в Кинкоре. Они воспитывали меня после смерти родителей при сожжении Дублина. Я перенял их умения, когда стал служить Господу в Лунде.

Но, несмотря на усилия священника исцелить это искалеченное войной тело, ничто не помогало трещинам в его душе. Каждую ночь повторялось одно и то же: бесконечное шествие кричащих лиц с горячим и зловонным дыханием, окровавленные руки, цепляющиеся за его ноги; вонь от кишечника и мочевого пузыря, жирного костного мозга и пенящейся крови; единственный горящий глаз седобородого старика. Его Конрад видел чаще всего. Старик бродил по краям снов, теперь одетый в просторную мантию и широкополую шляпу, низко надвинутую на лицо. Он расхаживал и свирепо смотрел вокруг; невинность, которую Конрад видел в Константинополе, сменилась холодным коварством. От сияния этого глаза, объятого огнем, лорд Скары с криком проснулся, его тело покрылось холодным потом.

– Почему я боюсь его, Господи? – прошептал Конрад, четки – пятьдесят бусин из красного коралла, янтаря и самшита, отделанные серебром, – и украшенное эмалью серебряное распятие, позвякивали из-за того, что дрожали руки.

Взгляд бесцветных глаз Конрада упал на открытый манускрипт, лежащий на полке молитвенной скамьи. Он знал эту страницу, она была отделана в византийском стиле и спасена от константинопольских пожаров учёным монахом из свиты графа Балдуина. И хоть Конрад не мог разобрать смысла надписи – греческий, а не народная латынь, которую он знал, – он понимал, что это: Евангелие от Марка. На полях, ближе к низу, был красивый набросок лодки, раскачиваемой штормом, с фигурой Христа на носу, нарисованной красными чернилами. И тогда Конрад понял, что Всемогущий послал ему ответ.

– И, встав, – сказал Конрад, закрыв глаза и читая стих наизусть, – Он запретил ветру и сказал морю: умолкни, перестань. И ветер утих, и сделалась великая тишина. И сказал им: что вы так боязливы? как у вас нет веры?

Конрад вздохнул. Кошмары были испытанием веры, и Искуситель принял облик старика, чей взгляд при жизни был добрым. Искуситель питался страхом, а страх подрывал веру. Заставлял людей сомневаться в воле Божьей. Даже малейшая трещина в праведной броне веры давала Врагу силу. Теперь Конрад всё понял. Если он поддастся страху, его настигнет проклятие.

– Милорд?

Конрад дёрнулся при звуке голоса священника. Он перекрестился, поцеловал крест на конце патерностера и встал на ноги. Отец Никулас принёс ему рог. Конрад взял его, поприветствовал священника и выпил всё залпом. Тепло напитка перешло в живот и конечности.

– Вы обеспокоены, милорд? – спросил Никулас, забирая рог у Конрада. – Я не хочу лезть не в своё дело, но я слышал, как вы читали Евангелие от Марка.

– Иногда я боюсь, что моей веры недостаточно, – сказал Конрад, поворачиваясь к открытому манускрипту. – Что, если я ошибаюсь? И все эти старания – лишь уловка Искусителя, чтобы отвратить нас от Господа? Что, если на самом деле я проклят?

– Тогда я скажу, что вы не до конца поняли слова святого Марка, – ответил Никулас. – У вас есть вера, милорд?

– Есть.

– Тогда почему вы боитесь? Доверяйте своей вере и словам Господа, которому мы служим. Искуситель не хочет, чтобы меч святого Теодора явили миру, поэтому он сеет сомнение в вашем сознании. Мы действуем по воле Господа и по воле короля – несём свет Божий в этот забытый уголок земель вашего брата и добываем ему орудие, которое принесёт славу нашему Господу! Не мучайтесь, лорд. Возрадуйтесь! – Глаза отца Никуласа загорелись праведным светом. – Возрадуйтесь! Так мы сможем принести добро!

Конрад кивнул. Он почувствовал, как в его конечности прилила сила.

– Ты прав, отец. Как и всегда. Ты…

Он услышал призрачный шёпот.

– Она идёт, – зашипели ему. – Несущая День и руну Дагаз, дочь Ворона!

Конрад повернулся, прищурившись и пытаясь разобраться в скоплении шума.

– Она идёт!

– Милорд? В чём дело?

Конрад поднял руку, жестом прося отца Никуласа замолчать.

– К нам… проникли, – спустя время сказал Конрад. Он говорил медленно, словно в трансе. – Девчонка. Она хочет забрать наших пленных. Она из гётов, но… но такой они ещё не видели, она их пугает. Они видят… завесу над ней, вокруг неё. Её что-то защищает. Что-то небожеское. – Лорд Скары поднял голову и смерил священника своим бесцветным взглядом. – Где наши схваченные гёты?

– В молельном шатре, – ответил Никулас нахмурившись. – Под стражей. Один плачется о брате, который либо был убит, либо сбежал, скорее всего, он скоро обратится к вере. А второй остаётся непреклонным. Он и послужит примером.

Конрад кивнул. Он подошёл к выходу из шатра, оттянул полог и обратился к охраннику:

– Собери десять воинов и отправь их к молельне, но тихо! Не поднимай шум. Иди. – Затем он повернулся к отцу Никуласу. – Нам надо схватить эту птичку, живая она намного полезнее.

Темнота, усиливающийся ветер, холод и падающий снег – всё это обеспечивало Дисе прикрытие и помогало ей проскользнуть мимо часовых. Лагерь располагался вдоль старой, заросшей дороги, которая вела на юг от земель Вороньих гётов. Здесь не было никаких оборонительных сооружений; между голыми деревьями, словно грибы, росли палатки. Большинство из них стояли во тьме, но некоторые освещались изнутри светом ламп, хлопанье парусины перемежалось отрывистым храпом и тихими голосами. Потрескивали костры, и искореженные древки копий стучали друг о друга в порыве ветра.