ошеломляющий успех плана Маршалла и предпринятые Соединенными Штатами шаги по разрушению политических и экономических барьеров между европейскими странами создали к началу 1950-х годов условия, которые все больше подчеркивали экономическую неуместность империи. В контексте превращения США в защитника Западной Европы и быстрого расширения внутриевропейской и трансатлантической торговли геополитическое оправдание империи играло все меньшую роль.

Эта роль уменьшалась, конечно, перед лицом всевозрастающих трудностей, с которыми европейцы сталкивались в своих колониях. Но следует отметить, что колонии, которые вскоре станут независимыми странами, после обретения независимости не оказались tabula rasa — государствами, нуждающимися в идеологическом ориентире. Поскольку европейцы и их местные союзники доминировали в сельскохозяйственном и первичном экспортном секторах колониальной экономики, близкие к военным городские капиталистические и рабочие классы, агитирующие за независимость, не сомневались относительно национальной стратегии развития, которую они будут поддерживать после ухода империи. Фриден заключает, что ИЗИ «была всеобщим постколониальным растворителем» [Frieden 2006: 312][383].

Это поспешное обобщение скрывает действительные различия между бывшими колониальными странами, связанные с внутренними обстоятельствами каждой из них или с подъемом харизматичных лидеров. Кроме того, колониальный опыт различных регионов очень отличался друг от друга, что, в свою очередь, предопределило различные пути их развития. Южная Корея и Тайвань, например, выбрали модель догоняющего развития, которая соответствовала их колониальному прошлому и повторила экспортно ориентированный успех их поздно ставшего на путь эволюции колониального господина – Японии [Cumings 1984][384]. В отличие от этих двух примеров, западноафриканская «империя по дешевке» распалась на слаборазвитые государственные организации, некоторые из которых – такие, как Нигерия, – стали хищническими и своекорыстными [Kohli 2004][385]. Важно, однако, то, что имперское правление оставило им всем авторитарное наследие и сильную – разделяемую, если уж на то пошло, в Западной Европе многими – веру в преобразующие силы государства.

Несмотря на эти различия, сходство последствий распада мировой экономики в 1930-е годы в разных регионах все же поражает. В действительности определение места в политическом спектре после распада либеральной системы не было наиболее значимым событием для новых независимых стран – в биполярной системе это подвергло бы сомнению их лояльность. Как указывает Фриден, страны третьего мира массово – насколько это было возможно – отказались не только от либеральной системы, но и от варианта строительства экономики советского типа. Большинство этих стран последовало примеру Южной Америки и выбрало в качестве предпочтительной экономической стратегии ИЗИ.

Они также стремились установить торговые отношения с Советским Союзом. По существу, политика ИЗИ стран третьего мира хорошо согласовывалась с внешнеторговой стратегией Советского Союза, направленной на преодоление изоляции, в которой он ранее пребывал. Эта взаимодополняемость интересов привела к конвергенции идей – отличная от предполагаемой рамками биполярного противостояния идеологической индоктринации отправная точка анализа. Обе стороны разделяли точку зрения, согласно которой импортозамещение освободило бывшие колонии от зависимости от западных рынков и продуктов, ослабив тем самым международное давление. Оно также расширило экономические функции государства – желаемое положение дел, которое будет способствовать дальнейшему расширению торговли с Советским Союзом, как утверждал Скачков в своем докладе ЦК. Эта позиция была представлена в академическом поле Советского Союза уже к концу 1950-х годов, хотя и в более радикальной форме, чем та, которая выдвигалась нарождающейся теорией зависимости, развивающейся в Южной Америке [Valkenier 1983][386].

Эту отправную точку могли упустить западные аналитики, но не менее идеологически предвзятые советские; более того, когда дело касалось вопросов планирования и государственного развития на практике, советское руководство, вместо того чтобы инстинктивно подводить все под одну «зловещую» категорию анализа, понимало различия в степени и характере и ощущало остроту конкуренции. Ситуация была доведена до сведения должностных лиц Госплана – на случай, если они упустили этот момент, – в обращении директора научно-исследовательского института (Научно-исследовательский экономический институт (НИЭИ)) А. Н. Ефимова. Директор пояснил, что с середины 1950-х годов большинство развивающихся стран Африки, Азии и Латинской Америки пытались организовать плановую экономику или, по крайней мере, разработать план развития своей экономики. Многие приезжали в Советский Союз в поисках специалистов, которые говорили бы на их языке, но СССР не мог удовлетворить столь высокий спрос[387]. Владеющих языками специалистов, возможно, не хватало в Советском Союзе, но не в Организации Объединенных Наций. Ефимов предупреждал свое начальство, что развивающиеся страны нашли в этом бастионе централизованного планирования развития энергичных буржуазных экономистов, готовых им помочь. Существовала также проблема нехватки советских академических учебников по планированию экономики, поэтому руководители этих стран обращались к трудам буржуазных экономистов". Предложение Ефимова создать специальный центр для оказания помощи должностным лицам из развивающихся стран, обращающимся за консультацией, кажется, осталось предложением, но его общая идея противостоять влиянию «буржуазных экономистов» путем создания советских кадров, специализирующихся в этих вопросах, получила поддержку Госплана. Но, как представляется, это не привело к каким-то серьезным последствиям[388][389].

Случай Индии

Экономическая травма 1930-х годов, таким образом, оказала решающее воздействие на политическую экономию таких сильно отличающихся политических образований, как Советский Союз и страны Южной Америки, и побудила Соединенные Штаты к усилению внешнеполитического курса, направленного на содействие международному сотрудничеству в деле защиты глобального либерального порядка. Так же как послевоенная международная политическая экономия не была результатом непорочного зачатия в 1945 году, постколониальная политическая экономия Индии не была сознательным курсом, выбранным после ее девственного рождения при обретении независимости в 1947 году. Она также уходит корнями в период Великой депрессии и Второй мировой войны. Как утверждается в этой главе, предположение о том, что левая риторика и государственная политика, проводимая в третьем мире, есть плод советского влияния и руководства, является упрощенным и неправильным: такая оценка создает ложный образ обществ третьего мира и их лидеров как нуждающихся в направляющей руке[390]. Исследователям холодной войны требуется опора, которая выдержала бы весь вес сверхдержавной конструкции, но от последней мало пользы при рассмотрении экономических отношений Советского Союза с Индией.

Постколониальная политическая экономия, проводимая Индией, является хорошим примером того, как мировые экономические силы формируют узнаваемые национальные политики[391]. Экономический рост Индии под британским имперским правлением был медленным: либеральная политика Великобритании не смогла повысить производительность преимущественно аграрной экономики Индии и подорвала неконкурентоспособные традиционные индийские отрасли (например, текстильную промышленность) благодаря относительно свободному торговому режиму, который привел к импорту промышленных товаров с более производительных европейских фабрик. Британское колониальное государство мало вкладывалось в индийскую инфраструктуру и образование и, в соответствии со своей идеологией невмешательства, практически не способствовало индустриализации и экономическому росту[392].

Ситуация ненадолго изменилась во