Другими словами, расслабиться мне не светило.

Мы выбрали ресторан американской кухни, где подавали горячие блинчики под разными соусами. Внутри заведения доминировали дымчатые тона и темная мебель, а стены украшали огромные черно-белые фотографии статуи Свободы, моста Золотые Ворота и склона с буквами «Голливуд».

Из окна нашего уютного закутка открывался вид на Королевский ботанический сад Глазго, где дети в рождественских шапочках энергично распевали псалмы, собирая деньги на благотворительность.

Немного поломав голову над меню, я остановила выбор на блинчиках с клубникой и черникой, а Флинн не устоял перед беконом с кленовым сиропом.

Официантка поставила кофейник на середину стола и исчезла.

– Расскажи о своей семье, – попросила я, наливая в чашки дымящийся черный кофе. В глубине сознания все еще звучали слова Астрид Тэлбот насчет «игр с огнем» и «опять репортерши».

– Ой, давай без вот этого, – застонал Флинн.

– Ладно, – засмеялась я.

Он ладонями обхватил чашку.

– Думаю, в том, что в нашей семье не любят откровенничать, вина деда. Мы так долго храним его секрет, что вообще разучились доверять людям. – Его лицо помрачнело, и он опустил чашку с кофе на стол. – Помню, как родители вырвали из меня обещание не разбалтывать «большую дедушкину тайну». Нелегкая задача для подростка, желающего кричать на весь свет, что его родной дедушка – тот самый чувак, который в три часа ночи рисует на автобусных остановках Эйфелеву башню.

– Представляю, как трудно было не проговориться.

– Еще бы! Мне отчаянно хотелось прославиться и произвести впечатление на девчонок.

– Ну, впечатлить девчонок ты мог и без того… – «Черт, Леони!» Поздно: предательские слова сорвались с языка, сказанного не воротишь. – То есть я имела в виду, – залепетала я, – что не похоже, чтобы ты не пользовался популярностью у противоположного пола.

Да чтоб меня! Что за бред я несла, одно глупее другого! Я схватила стакан с водой и попыталась за него спрятаться. Жаль, что нельзя было нырнуть туда с головой.

Флинн слегка улыбнулся:

– Особенно родители советовали сторониться журналисток.

Я улыбнулась в ответ и опустила стакан на место.

– Надо же. И смотри, что из этого вышло.

Очередную неловкость разрядила официантка, которая подошла к столику с нашим заказом. Мы тут же набросились на еду.

Вечно этот парень выбивал меня из колеи. Почему, что в нем такого? Ведь я умела держать себя в руках, а тут от одного взгляда из-под длинных ресниц или при звуке низкого голоса превращалась в какую-то размазню, лопочущую всякую ахинею.

Я мотнула головой, отгоняя наваждение:

– Ты же убедился, Флинн, что мне можно доверять.

Он отрезал кусочек бекона:

– А знаешь, похоже, ты права.

– Ну наконец-то! – театрально закатив глаза, засмеялась я.

От его взгляда в упор екнуло сердце.

– Нет, я серьезно, Леони. Тебе действительно можно доверять. Ты уже сто раз могла побежать в свой журнал или газету с новостью про моего деда. Но ты сдержала слово, и это много значит.

Я срочно занялась изучением клубники в своей тарелке.

«Не теряй голову, Леони, не поддавайся эмоциям. Вспомни, чем это кончилось в прошлый раз!»

Поковыряв вилкой клубнику, я спросила:

– А что за намеки на проблемы с журналистами в прошлом? – Я смущенно улыбнулась и извиняющимся тоном добавила: – Пардон. Ничего не могу поделать со своим любопытством – профессиональный изъян.

Флинн молчал. Сначала я подумала, что он не станет отвечать, но ошиблась.

– Пару лет назад я встречался с журналисткой. Ее звали Рейчел. Я не скрывал, что среди моих клиентов были знаменитости, а она начала за ними шпионить и писать о них всякие гадости. – Он пожал плечами. – В результате я лишился важных клиентов, и мы с ней расстались.

Флинн тяжело вздохнул:

– Я тогда здорово обиделся, чувствовал себя и жертвой, и последним идиотом. Не зря в нашей семье с тех пор, как мой дед начал заниматься стрит-артом, избегают репортеров.

– Тебе не позавидуешь. Предательство пережить нелегко.

Воображение услужливо нарисовало образ Майлза, который, впрочем, сразу удалось отогнать.

– Да уж, было непросто. Кроме личной обиды она нанесла ущерб моему бизнесу, ведь я потерял доверие клиентов.

– Расскажи лучше о своих родителях, – попросила я, меняя тему. – Какие они?

– Слегка отстраненные, – признался Флинн. – Только не пойми превратно: у меня любящие и заботливые родители, которые обеспечили мне счастливое детство. Просто они не из тех, кто ради детей готов идти на серьезные жертвы. – Он задумчиво прожевал кусок блинчика. – Им, например, никогда не нравилось, чтобы их называли мамой и папой, поэтому я всю жизнь зову их Дианой и Карлом.

Потом он сказал, что родился в Дэрроке, и посмотрел на меня.

– Ну а как насчет твоих предков?

– Мама – итальянка из небольшого городка недалеко от Палермо. Ее зовут Марина. Мои покойные бабушка с дедушкой привезли ее сюда совсем маленькой; дед приехал в Шотландию в надежде найти работу в гостиничном бизнесе. А папа родился и вырос в Силвер-Нессе. Мама часто говорит, что у него в жилах не кровь, а морская вода. – Я подцепила вилкой клубнику. – И еще мама постоянно твердит, что нужно больше есть, а папа до сих пор видит во мне восьмилетнюю девочку.

Флинн улыбнулся:

– А чем они занимаются?

– У мамы выездная парикмахерская, а папа выполняет малярные и декоративные работы.

Взгляд Флинна переместился на мои волосы.

– Так вот почему ты напоминаешь боттичеллиевских девушек. Жаль, не прихватил с собой фотоаппарат. При этом освещении получился бы потрясающий снимок.

Моя рука метнулась к растрепавшимся кудрям:

– А вы неплохо продаете свои услуги, мистер Тэлбот.

– Вот еще. Это не реклама, а чистая правда.

Я заставила себя сосредоточиться на обеде. Разговор принял неожиданный оборот. Как бы не растаять…

– Моя шевелюра – заслуга итальянской части семьи. Как и мое пристрастие к еде.

Флинн засмеялся, продемонстрировав ряд безупречных зубов:

– Женщины, любящие покушать, по-моему, очень привлекательны. Они не сидят и не ковыряют часами один несчастный салатный лист.

Я почувствовала, что краснею:

– Согласна. Страсть к еде часто означает страстность и в других отношениях.

Увидев, как дразнящая темная бровь собеседника поехала вверх, я сообразила, что сморозила и как это можно истолковать.

– Я имею в виду отношение к жизни, – поспешила выкрутиться я. – Увлеченность во всем.

«Заткнись уже, Бакстер! Пока не выставила себя полной дурой!»

Я уткнула нос в стоящую передо мной тарелку.

Просто смешно! В компании Флинна я из совершенно нормально функционирующей личности превращалась в закомплексованную шестнадцатилетнюю девчонку.

Флинн озорно ухмыльнулся:

– Ты-то уж наверняка не называешь своих