На кончиках жидковатых заиндевевших усов лесного объездчика повисли сосульки. Мороз в этих краях точь-в-точь неповоротливый хозяин: полеживает себе до поры до времени, отсиживается в укромных глубокий ущельях, и лишь потом, когда начинает опадать с ветвей берез: слежавшийся снег и оголяются белые, стволы, вдруг показывает свой крутой норов.

Неделю почти лютует он. Ни малейшего дуновения ветерка, ни единой самой крохотной тучки на небе. Ночью постреливают льдом бесчисленные лесные роднички. И стелется низко над землей, а временами взвивается к небу вой голодных волков, рыщущих в поисках добычи.

— Жырыккулак!..

В голосе Бахтияра появились тревожные потки. В лесу всякое бывает, как бы не попал неопытный пес в когти остроглазой рыси. Все еще одолевают Жырыккулака щенячьи восторги, беззаботно увлекая за щебечущими сороками.

Бахтияр резко поднял голову, стряхивая с шапки снег. Он увидел, что недавно еще серое небо потемнело, словно обмороженная щека. Проступили вонзившиеся в небосвод звезды. Угрожающе нависли, будто выросли, скалы. Пальцы Бахтияра заледенели от пронизывающего даже сквозь рукавицы холода ружейного курка.

— Жырыккулак! Ко мне! Жырыккулак!

Он не сразу разглядел несшегося к нему по петляющей между стволами тропинке белого кобеля: казалось, лишь три черные точки — два глаза да кончик носа — бесшумно скользят по воздуху.

Бахтияр побрел к бревенчатой избушке в низине, проваливаясь до колен в снежную целину. Сегодня удача отвернулась от него. Он пошел побродить по своему гористому участку не из-за порубщиков: в такой лютый мороз вряд ли кто отважится пойти в лес. Нет, Бахтияру до зуда в деснах захотелось свежего мяса. А здесь всегда водилось множество уларов. Но сегодня они словно сквозь снег провалились: то ли перешли на южные склоны, то ли приметили поблизости рыжую спину хитрюги-лисицы и перебрались повыше. Что ни говори, но если бы вдыхать сейчас запах булькающего в казане мясного бульона и любоваться огнем в очаге, так, кажется, и не надо бы лучших радостей на свете. Пламя очага отражалось бы и в глазах Жырыккулака, улегшегося, как обычно, возле лечи. Когда-то мать Жырыккулака была самой резвой и сильной собакой в округе. Но в одну из прошлогодних январских ночей оказалась она во время бурана на пути у серых, и полоснули по её бокам острые волчьи клыки. Да и Жырыккулак кличку свою получил после той памятной ночи…

Бахтияр спускался по склону хребта. Ветер не ославил здесь ли снежинки, но все-таки вдруг скользнула нога, и он, не удержавшись, покатился вниз. В глазах замелькали, сменяя друг друга, то небо, то земля, однако он успел увидеть в пяти-шести шагах от себя край обрыва, и сердце от леденящего страха окаменело. Рукавицы слетели. Он судорожно, срывая ногти, вцепился в чуть припорошенный снегом камень, но тот с неожиданной Легкостью вывернулся из земли и покатился рядом. На миг мелькнул глубоко внизу густой ежик вершин елей, лесник зажмурился:

— А-а-а!

Рот забило снегом, — Бахтияр поперхнулся. Откашлявшись, он сразу понял — не падает. Осторожно огляделся и увидел, что лежит на самом краю обрыва, остановленный старым в полтора обхвата стволом со сплошь израненной корой. Покосился вниз и вздрогнул, прижал взмокший лоб к успокаивающему холодному снегу.

Отдышавшись, взглянул вверх, на склон хребта, облизнул пересохшие губы, уперся ступней в ствол, оттолкнулся в сторону кручи, а потом медленно пополз. Полз он долго. Из-под валенок катились, постукивая, сыпучие мелкие камни. Иногда они шуршали долгим, непрекращающимся потоком.

Добравшись до вершины, Бахтияр сел, расслабил тело, затекшее от напряжения. Лоб начали холодить капельки пота, перед глазами стояла нерассеивающаяся пелена. Взгляд скользнул по пикам белоснежных скал и задержался на карнизе обрыва, который едва не стал местом его гибели. Наполовину срезанная молнией старая ель одиноко стояла на самом краю, уныло свесив редкие, беспорядочно спутанные ветви.

Надо же так, сквозь тысячу смертей прошел, а чуть не сгинул здесь, в тишине и покое… лежал бы не в могиле, а на дне пропасти. Бахтияр крепко выругался и даже забыл цыкнуть по обыкновению на Жырыккулака, который, наклонив голову, с любопытством смотрел на хозяина, не понимая, для чего тому понадобилось катиться до одиноко торчащего на краю обрыва дерева. Бахтияр, поднявшись с места, выколотил полную пыли снега шапку и нахлобучил на макушку.

Ему стало смешно. В самом деле, чего он так испугался? Когда еще было так же страшно? Да-да, в первые дни на фронте. Он испугался не взрывов, а того воющего свиста, несшегося сверху, от которого цепенело все тело и пробирал озноб. А сегодня… сегодня тридцатый после Победы февраль, Какое же сегодня число? Позавчера, когда уходил из аула, было двадцать первое. Выходит, вчера — двадцать второе, а сегодня двадцать третье?.. Е-е, сегодня Сарыбай и хромой Касым надели лучшие свои костюмы и важно вышагивают по улицам, позвякивая фронтовыми медалями на груди. Ну, ничего, если сумка в бревенчатом домике цела, то Бахтияр не останется в накладе. А чего ж, — счастливо избежал смерти, к тому же сегодня двадцать третье… Не грех малость…

Дверь проскрипела на всю лощину. В доме — хоть глаз выколи. Суп в казане остыл, огонь в очаге потух. Надо найти спички, зажечь лампу, наколоть щепок, развести очаг, а потом вздремнуть, пока закипит вода…

Повесил на стену ружье и. тулуп, начал искать лампу. Нашел, зажег, но она, почадив, потухла — кончился керосин. Вышел наружу. Прорубь, над которой свисал обледенелый тальник, затянулась корочкой льда, дном ведра он пробил ее, зачерпнул воды. Но таков, видно, упрямый создатель: как начнет кривиться, так совсем скосоротится. Еще утром на тропинку Бахтияр пролил воду, и вот, едва ступив на зеркальную гладкую поверхность, грохнулся наземь.

— Чтоб отца твоего!.. — зло отпустил он ругательство неизвестно по чьему адресу, потирая ушибленный затылок. Отлежался, пока прошел звон в ушах, встал, добрел до избы и с порога швырнул в сени пустые ведра. Насквозь промокший легкий чапан успел промерзнуть, позванивал. Стараясь не обращать внимания на нестерпимую боль в окоченевших пальцах, развел в очаге огонь. Слабые язычки пламени побежали по тоненьким щепкам. На бревенчатых стенах избушки, уже начавших подгнивать, заиграл красноватый отблеск. Бахтияр сидел на низком чурбаке перед очагом, подавшись всем телом к огню, а руки протянул чуть не в самое пламя, они почернели, будто обугленные. Жырыккулак пристроился тут же, рядом, и занялся поисками блох у себя в шерсти. Временами темноту прорезали постреливающие искры, тогда пес настороженно поднимал голову и с беспокойством смотрел на огонь.

От тулупа Бахтияра поднимался пар, его тоненькие вьющиеся струйки замысловато плясали в воздухе. Чуть отогревшись, лесник вытащил из