ноги. "Только бы не упасть, — стучало в висках, — только бы не упасть". Палма семенила следом, поддерживая безвольно обвисшее тело Шавката, и когда Аббас останавливался, чтобы перевести дыхание, смотрела ему в лицо. Но он молчал, судорожно хватая воздух ртом, и снова упрямо карабкался по осклизлым камням откоса. А она, кусая губы от обиды и чувства собственного бессилия, следовала за ним, проклиная про себя все случившееся. "Все из-за меня, — твердила она себе, — все это из-за меня. Я одна во всем виновата…"

Это должно было произойти рано или поздно. Слишком уж откровенно ухаживал за ней Шавкат, слишком часто говорил двусмысленно, — слишком часто смотрел на нее выжидающе и требовательно, словно хотел, чтобы она призналась ему, наконец, в своих чувствах, сама бросилась на шею. Глупец!.. А она? Чем она лучше? Вместо того, чтобы оттолкнуть, поставить на место, она терпеливо переносила его ухаживания, снисходительно улыбалась там, где надо было бросить ему в лицо гневную отповедь. Зачем? Да, зачем? Может быть, хватит притворяться? К чему это ханжество? Но в глубине души ей были приятны его ухаживания, они щекотали нервы, льстили женскому самолюбию. И еще — она боялась оттолкнуть Шавката потому, что это, конечно же, не осталось бы незамеченным, и тогда дружбе Шавката с Аббасом пришел бы конец.

И вот развязка. Почему она не закричала, когда он обнял и стал целовать её? Что удержало ее? Страх? Да! Если бы Аббас увидел их в эту минуту — не миновать стычки. А может быть, во всем виноват коньяк? Та малая толика, которую она выпила…

Выбиваясь из последних сил, Аббас вышел наконец на дорогу. Наима забежала вперед, чтобы распахнуть дверцу машины, помогла усадить Шавката на заднее сиденье. Усадив приятеля, Аббас рухнул на сиденье и в течение нескольких минут жадно хватал ртом пронизанный сыростью воздух. Немного отдышавшись, он полез в карман за сигаретами, но пачка размокла, и сигареты в ней превратились в месиво. Аббас скомкал пачку и швырнул на дорогу.

Смеркалось. Дождь едва моросил. Наима, жалкая, промокшая насквозь, стояла, нахохлившись на дороге, но решаясь забраться в кабину. Аббас вышел и, бросив на ходу Наиме: "Ступай в машину", — перешел на противоположную сторону. Снизу поднималась машина с включенными фарами. Аббас вскинул руку, но грузовик, не снижая скорости, прогромыхал мимо. Дорога опустела. Аббас подошел к машине и сел рядом с Наимой. Его бил озноб. Девушке хотелось прижаться к нему, согреть теплом своего тела, но она чувствовала, что он оттолкнет ее и потому продолжала молча глядеть на него из глубины кабины. Внезапно полутьма озарилась призрачным пляшущим сиянием: позади них, высвечивая заднее смотровое окно "жигулей" светом фар, шла автомашина. Аббас вышел из кабины и встал посреди дороги, вскинув над головой руку. Взвизгнули тормоза. Грузовик обогнул "жигули" и остановился у обочины. Водитель опустил боковое стекло и вопросительно взглянул на подошедшего Аббаса. Рядом с шофером в темноте кабины сидел еще кто-то.

— Браток, — и Аббас устыдился умоляющих интонаций своего голоса. Продолжил более решительно: — В общем, такое дело. Товарищ у нас в беду попал. Несчастный случай. Нужна медицинская помощь… Я заплачу…

— Что с ним?

— Упал, ногу поранил.

— А я что могу сделать? Доктор нужен…

— О том и речь. Довезите до ближайшей больницы.

Шофер задумался.

"Откажется, на все пойду, — подумал Аббас с холодной решимостью. — Пригрожу, что сообщу в милицию. Не помочь человеку в беде — преступление. Испугается. Не посмеет отказать".

— Машину водить умеешь? — спросил шофер.

— В том-то и беда, — вздохнул Аббас. — Стал бы я тут загорать…

Не дослушав его, шофер распахнул дверцу и обратился к спутнику:

— Поедешь за мной. Пойдем, товарищ.

Они направились к "жигулям".

— До совхоза довезу. Там больница…

— Спасибо, друг.

Аббас распахнул дворцу и указал Наиме на переднее сиденье.

— Пересядь сюда. Я буду его поддерживать.

…Проехав километра три, машина свернула с шоссе на усыпанную щебенкой проселочную дорогу. Дождь прекратился, но в воздухе висела мельчайшая водяная пыль.

Машина остановилась у крыльца длинного одноэтажного строения, в котором светилась лишь одна пара окон. К дверям вели бетонные ступени. Аббас взбежал по ним и рванул на себя ручку. Дверь не поддалась, и он нетерпеливо забарабанил в занавешенной марлей окно. Девушка в белой косынке отодвинула занавеску и, прикрывая глаза ладонью, стала вглядываться в темноту. Разглядев Аббаса, она кивнула ему и отошла от окна. Почти тотчас же отворилась дверь, и на дорожку лёг прямоугольник света, рассеченный посредине тенью стоящей в дверях медсестры.

Не выходя из машины, Найма наблюдала за Аббасом. Ей вдруг открылось в нем нечто новое, качества, которых она в нем раньше не замечала: решительность, собранность, умение убеждать, пожалуй, даже повелевать. Человек, которого она, казалось бы, отлично знала, вдруг неузнаваемо переменился, стал каким-то другим… и чужим. Она почти физически чувствовала, как с каждой минутой он все дальше и дальше уходит от нее. И от сознания, что она не в силах удержать его, тревожно и остро защемило сердце.

Тем временем к зданию больницы, расплескивая лужи, подъехала грузовая машина. Водитель выключил фары, и грузовик сразу вписался в окружающий его ночной пейзаж, словно стоял тут давно, одинокий, всеми забытый.

В дверях появился Аббас с брезентовыми носилками в руках, за ним шли пожилой мужчина в тюбетейке и давешняя медсестра. Они уложили Шавката на носилки и Аббас с шофером внесли его в больничный коридор.

— Сюда, — указал мужчина в тюбетейке, открывая гладкую фанерную дверь справа. — Ставьте на пол.

Медсестра внесла никелированную коробку со шприцами, поставила на столик и, раскрыв застекленную дверцу шкафа, принялась выбирать препараты.

Аббас с помощью шофера уложил Шавката на кушетку, застланную палевым покрывалом. Шавкат был бледен, как полотно, и не подавал признаков жизни. Мужчина в тюбетейке пощупал пульс, и покачав головой, принялся энергично мыть руки над раковиной.

— Что с ним произошло? — спросил он, не прекращая своего занятия. Аббас коротко рассказал о случившемся. Врач подошел к кушетке, вытирая руки вафельным полотенцем, расстегнул рубашку на груди Шавката, и. заправив в уши трубку фонендоскопа, стал прослушивать.

— Большая потеря крови, — врач поднял глаза на Шавката. — Сердце.

Он обернулся к медсестре.

— Поторопитесь, пожалуйста.

— У меня все готово, — откликнулась девушка. — Засучите ему рукав.

Аббас поспешно выполнил ее просьбу. Медсестра сделала укол и, не вынимая иглы, ввела сердечное. Врач осмотрел ногу Шавката и опять принялся мыть руки над раковиной.

— Обработайте рапу, — приказал он медсестре. — Будем зашивать.

— Девушка толкнула двустворчатую дверь напротив и включила там освещение. Посреди просторной комнаты зловеще белел операционный стол. Аббасу стало