Шрифт:
Закладка:
Стратоник отшатнулся, пораженный не столько словами друга, сколько его тоном.
– Ты коришь меня незнанием жизни, – пробормотал он растерянно, – но как же я смогу познать ее, сидя в четырех стенах?
Вид у него был до того ошарашенный и несчастный, что Филодем смягчился.
– Ладно, – проворчал он, – будь по-твоему. Все равно ты наделаешь глупостей – так уж лучше под моим присмотром. Только ведь сестра тебя хватится...
– Об этом не тревожься! – Стратоник подпрыгнул от радости и бросился ему на шею – так стремительно, что Филодем пошатнулся под напором его чувств. – Я оставил ей письмо.
Филодем с сомнением покачал головой, но сказать ничего не успел. Они как раз дошли до перекрестья улиц, когда навстречу из мрака вдруг вынырнула женская фигура в темных одеждах. К ногам ее ластились псы. Друзья невольно переглянулись – в такую пору и мужчинам небезопасно ходить в одиночку.
Между тем женщина как будто прочла их мысли.
– Не проводите ли вы бедную вдову до ее жилища? Неотложная нужда заставила меня в этот час выйти из дому, а путь до него неблизкий. Зато я вас отблагодарю.
– Хорошо, госпожа... – начал Стратоник – и осекся. Незнакомка откинула покрывало; яркая луна осветила ее лицо. Только что оно было дивно прекрасно, но стоило теням чуть-чуть передвинуться... – Боги олимпийские! – юноша попятился, ощущая сильное желание спрятаться за спину товарища. – Да ты никак Ламия или Эмпуса!
Смутить Филодема оказалось не так легко. Он был прежде всего солдат, хотя, в отличие от грубых и суеверных вояк, сверхъестественное вызывало у него удивление перед тайной, а не трепет. Если в женщине он мог видеть богиню, то в богине – женщину. Однако и у него между лопаток забегали мурашки.
– Прости моего друга, госпожа. Он это не со зла, а по молодости и недомыслию. Да и чарку лишнюю выпил. Но мы к твоим услугам.
Женщина кивнула – в знак снисхождения к слабостям юности – и пошла впереди, окруженная псами. При этом нельзя было не заметить, что держится она отнюдь не робко, как пристало бедной вдове, очутившейся ночью вдали от дома. У городских ворот стражники, перебрасываясь шутками, играли в кости. Их оружие поблескивало в свете костра, словно только из кузни, лица были красны, как у подручных Гефеста. На женщину и ее спутников они не обратили внимания – будто вовсе не видели.
Белая дорога вилась по склону горы, зажатая рядами черных деревьев, немых и неподвижных, точно межевые столбы. Пахло сыростью, влажной землей и хмельными соками ночи. Далеко внизу ворочалось море, с придыханиями и всхлипами, как большой неуклюжий зверь.
Незнакомка достала из складок одежды бронзовый серп. Когда, время от времени, она наклонялась, чтобы срезать цветок или пучок травы, Стратоник шептал молитвы и украдкой творил охранительные знаки. Он уже не сомневался, что перед ним ведьма. Совсем недавно он тяготился опекой сестры, мечтал о подвигах и приключениях, однако теперь проклинал свою глупость и думал с запоздалым раскаянием: «Понесла же меня нелегкая!» Все жуткие сказки, слышанные в детстве от кормилицы, разом ожили в его смятенном воображении, еще расцвеченные собственной фантазией. Стратоник предпочел бы сразиться в одиночку с целым войском неприятеля, чем попасть в когти злобной колдуньи, которая запросто высосет твою кровь или превратит в какое-нибудь мерзкое чудище. Но больше всего юноша терзался мыслью, что страх его будет замечен Филодемом и навек опозорит в глазах обожаемого друга. Стратонику даже в голову не приходило, что его кумир может испытывать похожие чувства, и он храбрился из последних сил, несмотря на то, что ужас грыз его внутренности, как лисенок, спрятанный под туникой спартанского мальчика.
Вдруг незнакомка остановилась.
– Мы пришли, – сказала она, хотя поблизости не было видно никакого жилья – одни только могильные камни белели в лунном свете, отбрасывая тени, узкие и острые, как ножи.
Женщина выпрямилась – царственно величавая; в руке ее вспыхнул факел. Бледное лицо в ореоле волос, густых и темных, извивающихся, точно змеи, беспрестанно менялось. То оно казалось личиком девочки, едва ступившей из детства в юность, то прелестной девушки, гордой сознанием своей красоты, то женщины – зрелой и мудрой. Каждая часть его выражала иное чувство, жила обособленной жизнью. Губы смеялись, а глаза плакали, улыбались гневно и нежно, призывно и грустно. И когда она заговорила, все голоса мира прозвучали, сливаясь, в ее одном.
– Я обещала отблагодарить вас. – Женщина повернулась к застывшему с открытым ртом Стратонику и свободной рукой коснулась его щеки. – Сегодня ты одержал самую великую победу, на какую способен смертный: сумел перебороть свой страх. Проси, что хочешь – и будет исполнено.
Юноша, стряхивая оцепенение, шевельнул пересохшим языком.
– В самом деле?
– Клянусь.
– Тогда вознагради прежде моего друга, ибо это он послужил мне примером для мужества.
Пытливые глаза обратились к Филодему.
– А чего хочешь ты?
Филодем усмехнулся. Ему вдруг сделалось весело, как будто хлебнул молодого вина.
– Ты так могущественна, что берешься исполнить любое желание – и не знаешь, в чем оно заключается?
Красивое лицо нахмурилось.
– Высшее знание – в том, чтобы ничего не знать. Ибо не знающий ничего может все. Однако вопрос – не ответ.
Филодем кивнул на Стратоника.
– Пора мечтаний – юность, а в мои годы приучаются к мысли, что несбывшееся не сбудется. Пусть повезет ему.
Губы женщины тронула странная улыбка, но нельзя было прочесть, что таится в ее глазах.
– Если каждый из вас ценит счастье друга превыше собственного, моя помощь излишня. Обменяйтесь пожеланиями – и все.
– Желаю тебе, – сказал Филодем Стратонику.
– И я тебе тоже... – как эхо отозвался юноша.
– Быть по сему, – докончила женщина.
Она кликнула псов и сгинула среди надгробий – точно сквозь землю провалилась. Приятели снова были одни. Но незримое Нечто еще чувствовалось рядом, и прошло какое-то время, прежде чем они нарушили тишину.
– Как ты думаешь, – невольно сдерживая голос, проговорил Стратоник, – это и в самом деле богиня, госпожа волхований, та, что мы зовем Гекатой, а римляне Тривией – Владычицей Трех Дорог?
Филодем пожал плечами.
– Не знаю. Сколько живу
