Шрифт:
Закладка:
– До дома-то дойдешь, герой? – и, не удовольствовавшись ответом, для большей надежности сам доставил Стратоника в указанное место, где препоручил заботам домоуправителя. Поликсены он в тот раз не увидел.
Филодем уже и думать забыл о ночном приключении, когда несколько дней спустя к нему явился раб с письмом от госпожи. Поликсена встретила его любезно, однако сдержанно, и Филодем с первого взгляда понял, что перед ним не обычная куртизанка, продающая – пусть и очень дорого – свои ласки. Зато Стратоник был искренне рад и не жалел красок, расписывая подвиг своего избавителя, а под конец попросил научить его так же здорово бороться и владеть мечом.
Филодем взялся за дело неохотно: его стесняло присутствие Поликсены, пожелавшей – вещь неслыханная – лично наблюдать за уроками. Но вскоре он привязался к ласковому и веселому юноше, тем более что судьба не послала ему ни братьев, ни сестер. Что касается Стратоника, для него Филодем сразу сделался кумиром и божеством. Он подражал ему во всем до мелочей, мог часами, затаив дыхание, слушать рассказы о битвах и походах и, конечно же, сам бредил воинскими подвигами.
Поликсена, любившая строгую и утонченную красоту, не разделяла его восторгов, хотя была признательна Филодему за то, что он возится с ее братом, пытаясь сделать из беспутного шалопая мужчину. Но однажды Стратоник, которому непременно хотелось испробовать настоящее оружие, в запальчивости слишком сильно ткнул своего наставника мечом, а Филодем, больше обычного раздраженный присутствием Поликсены и оттого рассеянный, пропустил удар. На его плече вспухла багровая полоса, по груди, ширясь, потекла темная струйка. Рабов поблизости не было и Стратоник, невзирая на протесты друга, твердившего, что это пустяковая царапина, и смешно поднимать шум из-за такой чепухи, побежал в дом за шкатулкой с лекарствами. Между тем Поликсена, видя, что кровь не унимается, а Стратоник куда-то запропастился, подобрала край своего легкого хитона, разрезанного на бедрах, и оторвала от него узкую полоску. В следующее мгновение что-то случилось с миром – все вдруг опрокинулось и завертелось, а когда земля утвердилась в прежнем положении, Поликсене было уже не до того, чтобы гневаться на выходку Филодема. Она в полной мере оценила его пыл и темперамент, однако прошло немало ночей, прежде чем с удивлением узнала, что этот кентавр, роняющий слова, точно баллиста – каменные ядра, наделен даром поэта.
Филодем и сам не ожидал, что сможет открыться ей в том, что долгие годы было его тайной страстью и мукой, о чем он запрещал себе даже думать, терзаясь пыткой брадобрея Мидаса. Он привык, что женщин (а было их немало) влечет к нему сила, грубая и необузданная – как выбирают на рынке крепкого раба или лошадь, – и нет дела до того, что чувствует его душа. Теперь все изменилось. Впервые Филодема любили не только за его мужские достоинства и не продажная красотка, чью благосклонность можно купить за пару монет, но та, дружбой которой гордились прославленные скульпторы и живописцы, кому, по слухам, благоволил сам царь. Поликсена стала его тростником, его Сирингой. А нет в мире счастья большего, чем разделить с любимым то, что любишь сам. И, благодарный, он поверял ей самые сокровенные свои мысли, рассказывал о пережитом, делился планами на будущее – к великой досаде и зависти Стратоника. Но брат и сестра были очень близки, и как-то, покраснев до ушей, Стратоник выразил надежду, что Филодем женится на Поликсене.
Однако сейчас, увидев юношу, Филодем нахмурился: он решил, что его послала сестра, а меньше всего на свете ему хотелось долгих проводов со слезами и причитаниями.
– Ты от Поликсены? Она велела мне что-нибудь передать?
Стратоник отрицательно качнул головой. Он мялся с ответом – и вдруг выпалил:
– Ты идешь на войну... возьми меня с собой! – И, пока Филодем переваривал это заявление, торопливо продолжил: – Я уже давно не мальчик, брею бороду, но Поликсена, как прежде, видит во мне несмышленыша, младшего братишку, который хныкал из-за разбитой коленки. Она хотела бы привязать меня к своему подолу. А ведь Александр в мои годы полмира успел покорить. – Стратоник выпрямился; глаза его сверкнули. – Мне тесно в ее кукольном доме, среди ваз, картин и статуй, жеманных, разряженных гостей. Война – вот дело для настоящего мужчины! Что может сравниться с тем чувством, когда, вытянувшись в седле, ты летишь, припав к шее своего скакуна, и яростный ветер трубит тебе в уши! Когда твой клинок входит в плоть поверженного врага, словно в трепещущее тело любовницы. И пусть битва измотает тебя, точно норовистая кобылица – как сладостно потом жить, разминувшись со смертью!
Увлеченный своим красноречием, Стратоник не заметил, что во время его тирады Филодем побагровел и сжал кулаки.
– Глупый мальчишка! – воскликнул он, и лицо его исказилось от гнева. – Бороду ты, может, и бреешь, но вот разумом, не в пример волосам, боги тебя обидели! Неужели это я вдолбил в твою голову такую чушь? Плохой же тогда из меня учитель! Да, война – мужское дело, скверное, грязное и тяжелое, а не забава для пустозвонов и болтунов. Она, как виноградная лоза, приносит три грозди: наслаждения, опьянения и омерзения. Я испробовал каждую из них и потому знаю, что говорю. Война каленым железом прошлась по моей шкуре. Двадцать лет я спал со смертью, как с женщиной, под одним плащом, мне знаком и цвет ее, и запах, и вкус. А ты рассуждаешь, будто собрался на приятную прогулку!
Филодем порывисто шагнул к Стратонику, словно хотел ухватить его за грудки, но, сдержавшись, просто положил руки ему на плечи. Его взгляд стал жестким и чужим.
– Только в лагере тебе не приготовят ни мягкой постели, ни изысканных яств, ни душистой ванны. Зато ждет бездна других удовольствий. Для начала ты хорошенько натрешь свою нежную задницу, так что не сможешь ни сидеть, ни лежать. Купаться будешь во время переправы, уцепившись за гриву коня, когда лошади – и те стонут от ледяной воды. Спать придется прямо на земле, сунув под голову камень или провонявшую потом попону. И радуйся, если получишь на ужин глоток паршивого вина и обрезок тухлятины, пока тебя самого за милую душу жрут вши. – Филодем
