Когда он поднял голову, Стратоник уже спал, откинувшись на согнутую в локте руку. Что-то беспокойное виделось ему, потому что между бровей залегла морщинка и трепет пробегал по сомкнутым векам, оттененным густыми ресницами. Внезапно лицо его переменилось, губы дрогнули в улыбке.

– Поликсена, скажи Харикло, чтобы испекла на завтра медового печенья...

– Спи.

Филодем поправил край плаща, в который закутался юноша, вернулся на свое место и загасил светильник. Он надеялся, что боги – если они есть – простят ему невольный грех, в конце концов, он хотел как лучше.

Проснулся Филодем, как всегда, до рассвета. Поеживаясь, он отбросил кожаный полог. Снаружи было темно, промозгло и холодно. С реки тянуло сыростью. Часовые ходили около догоревших костров, хлопали себя по плечам и потирали руки. Гортанно запела труба, возвещая побудку. Небо на востоке начало светлеть – медленно, как бы с неохотой. Черный тон сменился серым, потом грязновато-голубым.

Филодем ждал, но солнца так и не увидел.

* * *

– Филодем! Стратоник! – широко открыв глаза, Поликсена всматривалась в темноту позади чадящего бронзового светильника. Но ответом ей было только учащенное биение сердца да шевеление потревоженных теней – из тяжелой, пропитанной благовониями мглы не доносилось ни звука. – Филодем... Стратоник... – повторила она тише и бессильно откинулась на подушки. Страх томил ее, захотелось, как в детстве, с головой юркнуть под одеяло, ничего не видеть, не слышать...

Последние дни Поликсена почти не поднималась со своего ложа в состоянии полубреда, полузабытья, где жар и озноб – два безжалостных стража – сменяли друг друга у одра болезни. Бегство Стратоника оказалось для нее ударом, хотя Поликсена привыкла к выходкам непутевого братца и понимала, что рано или поздно родительский дом сделается для него тесен. Когда орленок становится орлом, его не удержишь в клетке – пусть даже орел он только в собственном воображении. Рабыням и кормилице, заранее оплакивавшим участь молодого господина, она велела молчать: Стратоник защищает отчизну, как подобает в трудный час всякому, если он мужчина. К тому же Филодем, опытный воин, присмотрит за юношей и не даст наделать глупостей.

Но, как ни крепилась Поликсена днем, по ночам ее терзала и мучила глухая тревога. Сколько раз пробуждалась она, как сегодня, с испуганным криком и сердцем, готовым выскочить из груди! Ах, если б она могла быть с теми, кто ей дорог, или хотя бы увидеть их! Одним глазком...

Вдруг Поликсена рывком выпрямилась на постели. Ей вспомнился странный гость – вавилонский купец, посетивший однажды ее дом. Весь вечер просидел он молча, будто немой, хотя не сводил с нее глаз и взгляды эти были красноречивее всяких слов. Такой огонь пылал в них, что Поликсена, от природы не робкая, почувствовала слабость и страх. Прощаясь, купец поклонился ей низко и промолвил: «Госпожа, ты прекрасна, как сама небесная Иштар, счастлив будет тот, кого ты одаришь своей любовью. И я тоже хочу поднести тебе нечто в благодарность за наслаждение от твоего искусства». Сказав это, он извлек из объемистой дорожной сумы сосуд с благовонным маслом и маленькую, на вид совсем невзрачную лампу, сделанную из какого-то тусклого металла. Она была очень старая, вся исцарапана и потемнела. Должно быть, Поликсена не сумела скрыть разочарования, но купец не разгневался – напротив, усмехнулся в холеную, завитую бороду. «Эта лампа непростая, госпожа. Давным-давно, в незапамятные времена, она принадлежала великой царице Шаммурамат – по-вашему Семирамиде, а изготовили ее три демона: Лилу, Лилиту и Ардат Лили. Если сердце твое истомится по возлюбленному, зажги ее – и увидишь милого». Поликсена тогда приняла подарок, однако не поверила купцу. Случая испытать колдовские свойства лампы не представилось, а там происшествие и вовсе забылось. Но теперь... Отчего бы не попробовать? Хуже ведь не будет.

– Харикло!

– Ты звала меня, маленькая госпожа? – откинув ковер, в опочивальню проскользнула сухонькая старушка. Она жила в доме, сколько помнила себя Поликсена, и вынянчила не только ее со Стратоником, но также их отца. Харикло с тревогой вглядывалась в истаявшее лицо молодой женщины, в ее тонкие пальцы, беспокойно теребившие переброшенную на грудь косу.

– Да. – Глаза Поликсены оживились, заблистали почти болезненным возбуждением. – Подай мне лампу – ту, что привез вавилонский купец. И сосуд с благовониями.

Харикло всплеснула руками.

– Голубка моя, послушай старуху! Это недобрый человек с черной душой – я хоть и неученая, да в людях разбираюсь. И подарок его принесет нам беду.

Но Поликсену охватило неодолимое желание увидеть брата и любимого. Сейчас. Сию минуту. Чего бы это ни стоило.

– Делай, как я велю.

Служанка, однако, уперлась.

– Все халдеи – проклятые колдуны. Их козни сгубили нашего Александра.

Тогда Поликсена, как была, нагая, соскочила с ложа и бросилась к ларцу. Харикло, видя, что спорить бесполезно, скрепя сердце подчинилась.

– А теперь оставь меня одну!

Когда Харикло ушла, бормоча под нос проклятья персам, Поликсена наполнила лампу маслом, но медлила зажечь – вся ее решимость куда-то подевалась. Трижды подносила она дрожащую руку к фитилю – и трижды отдергивала обратно. Наконец любопытство пересилило страх, и пульсирующее пламя окунуло ее в оранжево-золотое сияние.

* * *

На рассвете холодного зимнего дня войска заняли исходные позиции.

Огромная армия Антиоха, одетая с варварской пышностью, сверкала разукрашенной броней, золотыми и серебряными значками. Говорили, будто царь, показывая ее Ганнибалу, хвастливо спросил, достаточно ли этого для римлян. В ответ старый полководец покачал головой. «Достаточно, дружок, хотя они очень жадны». Но чванливый Антиох не понял насмешки. Неудачи сломили пунийца; он выдохся, как пустой бурдюк – вот и брюзжит. А еще его гложет зависть при виде чужого могущества.

Зрелище и в самом деле было внушительное. В центре выстроились шестнадцать тысяч фалангитов с длинными копьями-сариссами – цвет царского воинства. Они были разбиты на десять частей, и в каждом промежутке высилось по два боевых слона с башнями на спинах. Справа от фаланги разместились галлогреческие пехотинцы, известные своей свирепостью, и панцирные всадники-катафрактарии. Тут были еще мидийцы и смешанная конница от разных племен, а также отряд слонов, стоявший в запасе. Чуть поодаль расположилась царская когорта, прозванная аргироспадами – среброщитными. Далее шли лучники – мисийцы и дахи, легковооруженные критяне и траллы и, наконец, киртийские пращники и элимейцы. Слева находилась опять же галлогреческая пехота и каппадокийцы, а, кроме того, три тысячи катафрактариев и царская ала (где броня на людях и лошадях легче обычной) –