Шрифт:
Закладка:
Стрелять нельзя. И немцам нельзя дать выстрелить. Услышав шум, оставшиеся караулить девушек могут их убить и попытаться скрыться в лесу. Руслан осторожно опустил на землю, густо укрытую опавшими хвойными иголками, свой автомат, расстегнул ремень и тоже положил его на землю. Вытащив из ножен кинжал, он положил его клинком на ладонь, пытаясь ощутить холод стали, соединиться с металлом, стать часть одного целого. Ты послушен воле оружия, и оно послушно тебе. Так должно быть, когда ты готов убить.
Молодой горец стоял под лапами старой ели, почти не дыша. Ему казалось, что он даже сумел унять биение своего сердца до такого темпа, что оно делало всего несколько ударов в минуту. Он был камнем, он был деревом. Только глаза следили за врагом. Двое немцев прошли мимо всего в нескольких шагах. Офицер не держит пистолет в руке, его оружие – в кобуре, слева, на ремне. Кобура расстегнута. Второй танкист держит в руках автомат, напряжен, чуть горбится при ходьбе. Этот умрет первым. Он может выстрелить, когда Руслан нападет, поэтому он должен умереть сразу.
Рука с кинжалом поднялась, когда немцы отошли от ели метров на десять. Резкий бросок, и оружие глубоко вонзилось в спину немецкому танкисту чуть ниже левой лопатки. Фашист замер на месте, хватая ртом воздух. Пробитое легкое не давало возможности издать ни звука. А пробив легкое, кинжал вонзился в сердце. Руки не слушались умирающего, пальцы онемели. Он стоял с выпученными глазами и широко раскрытым ртом. Из уголка рта на грудь потекла кровь, и немец, уже мертвый, повалился ничком на траву.
Немецкий танкист еще не упал на землю, а его командир не сразу понял, что за звуки издает его подчиненный. Но когда убитый упал, Омаев уже приблизился длинными сильными прыжками. Офицер сделал ошибку, схватившись за рукоятку пистолета. Омаев ринулся на него с безумными от ненависти глазами. Он сразу ударил врага головой в лицо, целясь лбом в рот, чтобы разбить губы и выбить зубы. Он сбил немецкого офицера с ног всем своим телом, схватил рукой кисть его руки, держащей пистолет. Падая, он навалился на немца так, что тот сломал руку.
Пистолет был бесполезен, он просто лежал под двумя озверевшими мужчинами. Омаев коленом придавил фашисту вторую руку и сдавил пальцами его горло. Еще никогда Руслан не прикладывал столько усилий, разве что во время натягивания гусеницы на «Зверобой». Он давил и давил, видя, как у немца выкатываются из орбит глаза, как тот хрипит окровавленным ртом, пытается поймать хоть немного воздуха. Но потом что-то хрустнуло, и немец обмяк, как тряпка.
Поднявшись на ноги, Руслан посмотрел на свои руки. Они дрожали. Он сжал пальцы как можно сильнее и снова разжал. Снова сжал что есть силы и разжал. Нервная дрожь постепенно прошла. Он вспомнил о девушках, торопливо выдернул из убитого немца свой кинжал, вытер его об его же одежду. Неизвестно, как сложится дальше, но трупы лучше убрать – вдруг остальные кинутся в эту сторону искать командира. Чем позже они узнают о его участи, тем лучше. А еще лучше прикончить их всех сейчас там, на поляне. Оттащив тела под ель, Омаев отошел и посмотрел на сложившуюся картину со стороны. Трупов не было видно.
Застегнув ремень с ножнами и кобурой нагана, танкист подхватил свой автомат и побежал назад. Сейчас он очень жалел, что не знает немецкого языка. Можно было бы покричать, позвать на помощь – выманить хотя бы еще одного немца и убить его. Руслан очень спешил, беспокоясь за санитарок. Он вглядывался в лесные заросли и прислушивался. Но услышать притаившихся немцев он не мог. Наконец чеченцу удалось увидеть приметное дерево на краю поляны. Он сбавил шаг и пошел тихо, прячась за деревьями.
Немецкие танкисты нервничали. Они тихо переругивались и со страхом смотрели по сторонам. Не верили они в своего командира. Или были сильно напуганы. Омаев презирал немцев. Он видел, что двое из них – совсем молодые ребята, может быть, им не было еще и двадцати лет. «Кончились у Гитлера опытные солдаты, способные завоевать Европу. Ничего, скоро и эти закончатся».
Танкисты спорили все громче, уже выкрикивая друг другу какие-то угрозы. Кажется, двое уговаривали третьего бежать и не ждать командира. А может, они решили, что он их бросил, чтобы спастись самому. «Вполне подходящий поступок для таких выродков», – подумал Омаев, прикидывая, как бы ему поближе подобраться к этим троим и всех перерезать или застрелить парой автоматных очередей.
Но тут один из немцев махнул рукой, выкрикнул какое-то ругательство и пошел с поляны, подхватив с травы свою черную танкистскую куртку. Двое других что-то говорили ему вслед, но тот не слушал. Омаев тут же залег под деревом и вытащил кинжал. Немец пройдет от него в паре метров, а его не будет видно за густым кустарником. Ждать пришлось недолго. Танкист шел не разбирая дороги, ломая кусты. Он едва не наступил Руслану на руку, когда проходил мимо. Отпустив его еще на пару шагов, Омаев приподнялся и в прыжке настиг фашиста, свалил его своим весом на землю. В последний момент он зажал фашисту рот и подставил снизу кинжал. Всем своим весом тот рухнул на клинок. Сталь с хрустом вошла в тело между ребрами. Омаев полежал на дергающемся теле еще несколько секунд, а потом приподнялся и прислушался. Шума нет, криков нет. Он поднялся на ноги и посмотрел через кусты на поляну.
«Ах вы, трусы, подонки!» Два других немца пинками подняли девушек и повели их через лес. У них остался лишь один автомат на двоих. И с автоматом за девушками шел тот самый нервный или перепуганный. Омаев вдруг успокоился. Он почувствовал, что перед ним не враги, не мужчины. Это два испуганных человека, два негодяя, которые совершили много гадкого и подлого, а теперь трусливо убегают. И они еще много гадкого и подлого сделают, чтобы выжить и удрать. Они друг другу горло перегрызут, лишь бы выторговать свои никчемные жизни.
Руслан вытащил из
