– Понять. – Он повернул голову и посмотрел на немца. – Как его зовут?

– Ганс. Я его Геной стала звать. Страшно ему, боится смерти. Ему годков-то всего восемнадцать. Гитлер взял его в армию и послал сюда. Я слышала, наши солдатики говорили, что среди убитых было много мальчишек. Совсем молоденьких набрали и отправили на убой сюда.

– Что, Ганс, жить хочется? – задал вопрос, ни к кому не обращаясь, Бабенко. – Конечно, хочется. Всем хочется. А за свои поступки отвечать не хочется. На жалость надеемся, на везение. А везения не бывает, во всем есть закономерность. Есть такой закон, Аня, – закон причинно-следственной связи. Как спел, так и поел. Это мне один уличный музыкант одесский так говорил.

Они сидел до ночи в бане и разговаривали. Какие-то русские слова Ганс понимал – успел набраться от Анны. Семен знал пару немецких слов. Кое-что понимала и Анна, которая когда-то преподавала немецкий язык в школе. Выучила по учебнику и стала преподавать – не хватало учителей.

Ганс говорил, что не хотел воевать, не хотел на войну. Но отказаться было нельзя, иначе его семья могла попасть в концлагерь как неблагонадежная. И самого его могли осудить. Соседи, свято верившие в гений фюрера, тоже осудили бы, даже заявили бы в гестапо.

Чем больше смотрел на раненого Бабенко, тем сильнее он осознавал, что смотрит на мир слишком узко. Узость в его мышлении появилась за годы войны. А ведь, кроме сторонников и врагов, есть еще много людей с разными судьбами, живущих в разных обстоятельствах. Кроме черного и белого цветов, есть и другие. Раньше, в мирное время, он это хорошо понимал, но когда общее горе затмило глаза, за черным и белым они перестали видеть остальное. А ведь знал Семен Бабенко, что в Германии проживает множество людей, не одобряющих нацизм и выступающих против Гитлера. И там почти полмиллиона коммунистов. Не вся Германия – зло, не все немцы – враги. Есть и обманутые люди, и боящиеся. Есть еще те, кто живет так, словно плывет по течению – привыкли, что за них думают и решают другие.

– Вот что, Анна. – Бабенко положил свою руку на мокрую от слез руку хозяйки. – Не дело ему тут лежать. Сейчас никто не знает, а что будет потом? Подлечила парня – и то хорошо, долг свой материнский выполнила. Пусть выйдет на дорогу и сдастся первому же военному, которого встретит. Там много машин проезжает, и начальство бывает. Окруженец, мальчишка, что с него взять? А здесь ненароком и убить могут, когда поймут, что он прячется. А с тобой что будет?

– Ты-то словечко замолвишь? – безразличным тоном спросила Анна.

– Заступлюсь, объясню, не сомневайся. Придумаем что-нибудь вместе с товарищами. Скажем, не было возможности сразу сдать его, вот и ждали, когда немец будет чувствовать себя получше.

– Все расписал, все учел, как счетовод. – Женщина тяжело поднялась с пола, и Бабенко удивился тому, как Анна вмиг постарела. – Делай как знаешь. Ты же военный.

Утром, опираясь на черенок от лопаты, раненый паренек вышел на дорогу, которая шла мимо села. На его плечи был накинут форменный немецкий китель, на голове – пилотка. Он стоял на обочине и поднимал руку. Мимо него то и дело проносились машины – штабные, грузовики с техникой, с солдатами. Из машин Гансу со смехом махали руками, советские солдаты свистели и улюлюкали. Это было обидно, унизительно. Если бы проезжали злые, он бы понял, он ощутил бы себя врагом, как и раньше. А что теперь? Мальчишка, сопляк, которого даже в плен не хотят брать! Как куст у дороги, щебень под ногами. Никто! Никому не нужен. И проедут еще сотни раз мимо умирающего, голодного, замерзшего. Может, какая-нибудь похоронная команда остановится и закопает его тело у обочины. И то только потому, что этого требуют санитарные правила, а не потому, что им жалко умершего человека.

Если бы Бабенко знал о мыслях немецкого мальчика, брошенного собственным государством в ужас войны, он бы сразу понял, что случился перелом. И не только на фронте. Перелом произошел в головах немецких солдат, немецкого народа. И в головах народа советского, который видел уже не первую оглушительную победу Красной Армии, гнавшей врага со своей земли. Бабенко еще не знал, что после Курской дуги вермахт не проведет ни одной стратегически важной наступательной операции и будет лишь обороняться и отступать – сначала к границам СССР, потом к своим, а потом и к Берлину. Но это будет еще не скоро.

Бабенко видел, как на дороге остановились штабная легковушка и сопровождающий ее «Виллис» с автоматчиками. К Гансу вышли люди, что-то спросили, посадили в машину и увезли. «Надеюсь, он выживет в плену, – вздохнул Семен. – По крайней мере, он никого больше не убьет. Да и успел ли кого-нибудь убить этот испуганный, затравленный мальчишка?»

Соколов довез санитарок на броне до ближайшей дороги и передал их колонне войск, проходящей мимо.

Руслан Омаев молча занял свое место у пулемета и рации, рядом с командиром.

– Что с тобой, Руслан? – Соколов внимательно посмотрел на молодого чеченца.

– Все хорошо, товарищ лейтенант, – ответил Омаев с таким видом, будто его вытащили из глубоких раздумий. – Я вам докладывал, что приказ выполнен.

– Тяжело было?

– Нормально, товарищ лейтенант, война же, – коротко ответил танкист.

«Война… – мысленно повторил Алексей, заведя мотор и включая первую передачу. – А на рукаве у него кровь. Чужая кровь – он доложил, что немцы уничтожены. Не из автомата он их положил. По крайней мере, не всех. Да-а, психика у Руслана, конечно, крепкая, но сколько она выдержит еще? Сколько мы все еще выдержим?.. А сколько надо, столько и выдержим», – остановил свои размышления лейтенант, и танк тронулся с места.

– Логунов, внимание! – крикнул по ТПУ Соколов. – Мы уже в том месте, где можем нагнать этих двух «Тигров». Они или вместе, или разделились. Вести наблюдение!

Минут десять «Зверобой» шел, на неровностях «клюя» стволом пушки почву. Раздался голос Бочкина:

– Справа колея, товарищ лейтенант! Широкая, танковая!

– Где, Коля? – сразу отозвался Соколов.

Поле, по которому они ехали, было изрезано балками, промоинами и овражками. Здесь проходила полоса наступления, все было изрыто воронками и следами гусениц. Повернув «Зверобоя» так, как подсказал заряжающий, Алексей тоже увидел характерный широкий след гусениц «Тигра». След был свежий, перекрывал другие следы и тянулся точно с запада на восток. «Умник, – проворчал мысленно