несколько ядер обрушились на корму судна, ломая мачты, убивая и калеча людей. Послышались громкие крики, капитан, путаясь в упавшем парусе, метнулся на нос, почему зря крича на стрелков катапульты, попрекая их за нерасторопность. Несколько ядер просвистело над водой — и одно даже поразило румский дромон, — однако не смогло предотвратить неизбежного. На галеру посыпались утыканные гвоздями доски и кувшины с известью, что разбиваясь, выпускали облака белой извести и, пока арабы, кашляя и отплевываясь, бестолково метались в этом мареве, дромон подошел достаточно близко, чтобы изрыгнуть самое страшное свое оружие.

— Во имя Господа нашего Иисуса Христа, — громогласно рыкнул Феофил, — устройте пекло агарянским псам!

Двое моряков налегли на сифонофор и медная труба исторгла струю жидкого пламени, в считанные минуты охватившего нос галеры. Отчаянно вопившие сарацины, метались по палубе, превратившись в живые факелы, тогда как те, кого не задел греческий огонь, в панике бросались за борт — на поживу кружившим в воде акулам. Вода в море окрасилась кровью, в которой мелькали остроконечные плавники, а сам корабль, в считанные мгновения превратился в огромный костер, медленно уходивший под воду. Неподалеку от него от него замерли драккары фризов, которые рассматривали погибающую галеру со странной смесью облегчения и досады.

— Хей, Феофил! — крикнул Херульв, перегнувшись через борт, — мои парни расстроены — ты снова оставил их без добычи.

— Пусть твои варвары не горюют, — хохотнул Феофил, — с этого стервятника много они бы все равно не взяли. А вот там, куда мы плывем, добычи будет достаточно.

— Тогда нам стоит поторопиться, — усмехнулся Херульв.

Грек кивнул и зашагал вдоль борта, громко отдавая команды, и дромон начал медленно поворачиваться, беря курс на запад. Следом за ним, взрезая воду, шли драккары.

Вот уже почти год минул с тех пор как фризы, покинув Константинополь, примкнули к эскадре друнгария Феофила, не только патрулировавшего Эгейское море, но и делавшего глубокие рейды на юг вплоть до Крита, постоянно страдавшего от набегов сарацинских пиратов. Северяне показали себя так хорошо, что Феофил решился на дерзновенный замах — удар по врагу в его собственном логове. Хотя Ирина все эти годы старалась жить в мире с арабами, иные из военачальников, недовольные ее осторожностью, давно вынашивали более смелые планы. Вот и Феофил сговорившись с турмархами фем Эллады и Сицилии, о предоставлении их кораблей в его распоряжение для броска на юг.

Душная арабская ночь спускалась над Карфагеном и сухой южный ветер дул из пустыни, заметая улицы древнего города песчаной бурей. Вали Ифрикии, Аль-Фадл ибн Раух, невысокий сухопарый мужчина с черной бородой, одетый в цветастый халат и алые туфли с загнутыми носками, стоял сейчас у окна собственного дворца и с тоской смотрел на медленно гаснувшие окна домов. С вершины мечети доносился затихающий крик муэдзина, сзывающего народ на ночную молитву, но этот призыв перекрывал мерный рокот моря, почти не видного в сгущавшихся сумерках и набежавших на небо тучах, скрывших тонкий серп нарождавшейся Луны. Дурной знак — хоть и грешно правоверным верить в приметы, — но как не закрасться тревоге, когда с небес исчезает один из ярчайших символов всего учения Пророка, да пребудет с ним мир. Усилием воли отогнав дурные мысли, Аль-Фадл опустился на колени, обратившись лицом на восток, и забормотал слова иши.

— Сами а-ллаху лиман хамидах̇. Раббана ва лякяль-хамд…

Он не любил этот город — слишком многое в нем напоминало о не столь уж и давнем прошлом, когда Карфагеном владели неверные. Однако, с тех пор как берберы-хариджиты захватили Кайруан — подлинно арабскую столицу Ифрикии, его вали, ведущие долгое и тяжелое противоборство не только с берберскими мятежниками, но и с собственной гвардией — джундом, — были вынуждены перебраться в этот город. Сейчас Аль-Фадл просил Аллаха, как можно скорее разрешить все склоки между правоверными, дабы он мог поскорее вернуться к садам и дворцам Кайруана. Здесь же, вблизи от моря, вали чувствовал странную тревогу — с тех пор как и сюда донеслись вести о свирепых светловолосых пиратах, на службе у проклятых румов. И хотя все военачальники заверяли вали, что флот правоверных надежно защитит город от любого нападения, тем не менее, сосущая под ложечкой тревога не оставляла его в покое.

Закончив молитву, Аль-Фадл встал с колен и обернулся к собственному ложу, стоящему в глубине опочивальни. Там, с набитых нежнейшим птичьим пухом подушек и шелковых перин, на него с ненавистью и испугом смотрела новая наложница из его гарема — молодая красивая девушка, синеглазая, как и эти варвары с севера. На этом, впрочем, сходство и исчерпывалось: