По приведенным выше численным данным результатов мобилизации не трудно догадаться, что население освобождаемых польских земель в основном относилось к продолжению войны индифферентно и не горело желанием вступать в ряды польских войск для продолжения борьбы за освобождение своей земли. Советский офицер А.П. Артемьев отмечал, что сразу же после освобождения в польских городах и селах воцарилась размеренная мирная жизнь: «Днем наблюдаю за жизнью поляков. Уже конец августа [1944 г.], и они спокойно занимаются уборкой урожая и другими мирными делами. Они знают, что за них победят русские»[719]. Другой советский офицер И.А. Толконюк, также в августе 1944 г. проезжая польские городки, не без удивления отмечал, что «местные жители уверенно налаживали мирную жизнь». Толконюку, как работнику армейского штаба, «бросилось в глаза большое количество мужчин призывного возраста; они прогуливались по улицам, как в мирное время… одетые в приличные костюмы и при галстуках». Он невольно подумал, «что это неплохой резерв для войска возрождающегося Польского государства. Но почему этот резерв немедленно не мобилизуется, оставалось загадкой»[720].

Со второй половины 1944 г. с развертыванием мобилизации непосредственно на территории Польши были связаны явления массового уклонения поляков от призыва и последующего дезертирства из воинских частей. Только в ходе первой мобилизации в августе – сентябре 1944 г. уклонилось не менее пятой части лиц, подлежавших призыву, – 27 486 человек[721]. В многочисленных формирующихся воинских частях отмечались коллективные дезертирства.

Широкое распространение дезертирство получило с августа 1944 г. и было связано именно с широким вовлечением в ряды Войска польского жителей «центральной» Польши. Осенью 1944 г. ежедневно покидали свои части с оружием в руках 40–60 солдат и офицеров. За первые 15 дней октября 1944 г. дезертировало около 2 тыс. человек. Заместитель наркома внутренних дел И.А. Серов, добиваясь резкого усиления органов военной контрразведки в Войске польском, 17 октября 1944 г. сообщал Л.П. Берии, явно сгущая краски, что «на протяжении последних двух месяцев ежедневно из польской армии дезертировало около 2000 человек»[722] (то есть около 120 тыс. человек за два месяца!). Наиболее резонансный случай массового дезертирства произошел в период участия войск 1-й польской армии в боях за Варшаву в августе – сентябре 1944 г. В одну из ночей в лес ушли 636 солдат и офицеров (первоначально числилось 1400 человек[723]) 31-го пехотного полка 7-й пехотной дивизии[724]. Инцидент был показательно расследован, а виновные наказаны. К смертной казни были приговорены несколько офицеров полка, в том числе и советских, однако М. Роля-Жимерский заменил казнь службой в штрафной роте. 31-й пехотный полк был расформирован и навсегда исключен из списков Войска польского[725]. Инцидентов меньшего масштаба, подобных описанному, отмечалось немало. Случаи массового дезертирства отмечались и в первой половине 1945 г. Например, 2 марта из офицерской танковой школы бежало 70 курсантов, а из 28-го полка 9-й пехотной дивизии – целый батальон (380 человек); 29 апреля дезертировал еще один батальон (450 человек) и т. д.[726]

Массовое дезертирство продолжалось до последних дней войны, и часто непосредственной его причиной становились самые нелепые слухи. Например, в конце марта при передислокации дивизий 2-й польской армии с 1-го Белорусского на 1-й Украинский фронт распространился слух о том, что польские дивизии «везут к границам Чехословакии, чтобы разоружить и погрузить в эшелоны для отправки в Сибирь»[727]. В результате дезертировали около двухсот человек.

В бою военнослужащие польской армии также не проявляли большого рвения. В период боев за Варшаву в августе – сентябре 1944 г., когда берлинговцы переправились на западный берег Вислы и занимали один из участков в боевых порядках восставших, они выглядели дезориентированными, не доверяли своим командирам и, по мнению аковцев[728], «если бы могли, сразу же перешли бы к немцам»[729].

Советские спецслужбы неоднократно обвиняли руководство Армии крайовой, что оно «через внедрившихся своих солдат и офицеров» проводит в Войске польском агитацию за дезертирство. В значительной мере это было справедливо.

Правда, следует учитывать и то, что такая агитация ложилась на хорошо удобренную почву: плохие бытовые условия, коррупция, нежелание подчиняться советским командирам, близость дома и т. д.

Армия крайова была самой влиятельной и крупной (хотя далеко не единственной) подпольной армией на территории Польши, оккупированной нацистами. Она представляла лондонское эмигрантское правительство и вместе с его представительствами (делегатурами) была интегрирована в хорошо организованное и скоординированное так называемое «подпольное государство». История Армии крайовой хорошо изучена в польской и российской историографии. Здесь имеет смысл остановиться лишь на одном ее аспекте: попытках интеграции личного состава Армии крайовой в ряды Войска польского, испытывавшего большую нехватку в людях.

Советский Союз в преддверии неминуемой победы уже не нуждался в поддержке со стороны лондонского правительства и его армии. Полностью разрушенные катынским скандалом отношения не способствовали теплой встрече частей Красной армии с партизанами Армии крайовой. Однако на тактическом уровне первые контакты советского командования с командованием АК, состоявшиеся в начале 1944 г., были вполне плодотворны. Весной 1944 г. и Сталин допускал совместные действия с АК на условиях полного оперативного подчинения последней советскому командованию[730].

В переговорах с аковцами, проходившими весной и в начале лета 1944 г. на различных участках советско-германского фронта, неизменно участвовали делегаты 1-й польской армии, включая самого генерала З. Берлинга. Пропагандисты Войска польского делали акцент на национально-патриотических мотивах: «Каждый воюющий поляк – наш брат, потому что в огне общей борьбы выковывается польское национальное единство». Конечной целью берлинговцев было склонить аковцев к переходу в свои ряды[731]. Мотивов к этому было несколько. Польская армия крайне нуждалась в опытных и патриотически мотивированных польских солдатах и офицерах. К тому же польское командование было заинтересовано в том, чтобы «лишить Армию крайову возможности их использования в своих целях»[732]. Кроме того, З. Берлинг имел в виду потенциал создания единой национальной польской армии, тем более что коммунистическое будущее для Польши в тот период еще не казалось безальтернативной перспективой. Это оставляло зазор для ведения своей политической игры. Имеются свидетельства, что сразу после освобождения Люблина, в конце июля 1944 г., Берлинг конспиративно встречался с командующим Люблинским округом Армии крайовой К. Тумидайским, у которого якобы просил: «Дайте мне ваших офицеров, и я построю армию, какой Польша еще не видела»[733].

Командование АК и представители местных делегатур лондонского правительства принимали З. Берлинга крайне сдержанно, считая его самого и его армию коллаборационистами. Однако солдаты Армии крайовой относились к ним более благосклонно. В ряде случаев пропагандистская работа давала свои плоды, и определенный поток переходов из подразделений АК в армию Берлинга сформировался уже в мае 1944 г. По