с утра меня никто не побеспокоил. Но сил встать с кровати уже не было. Веки были словно налиты свинцом и закрылись сами собой. И я провалился в глубокий сон без сновидений.

Проснулся я, когда за окном уже вовсю светило солнце. Зевнул, довольно потянулся. Встал с кровати, добрался до ванной, привел себя в порядок. Оделся, вышел в комнату, покосился на лежавший на столе телефон. С опаской взял его, быстро нажал комбинацию клавиш для разблокировки. И облегченно выдохнул. Пропущенных вызовов не было. Видимо, Дельвиг все-таки смог выбраться из загородного дома. И сам решил принять пациентов. Потому что вряд ли мой наставник стал бы отменять прием в выходной день. Так как среди пациентов его кабинета было много людей, которым не стоило отказывать. И они намеренно выбирали нерабочие дни, чтобы не попадаться простым смертным на глаза.

От Круглова тоже пропущенных не было. Видимо, у Виктора было много других дел. И вопрос организации встречи с семьей Земсковых стоял не так остро.

Я убрал телефон в карман и вышел из комнаты. Спустился в гостиную, где меня уже ждал дядя. Заметив меня, он оторвался от просмотра новостей, обернулся и покачал головой:

— Ну и горазд же ты спать.

В его голосе слышался неприкрытый сарказм.

— Вчерашний день выдался очень утомительным, — нехотя ответил я, прошел к столу и сел в кресло.

Петр Феликсович понимающе кивнул:

— В выходной всегда тяжело работать. Менял бы ты лекарню. А то совсем твой Дельвиг тебя загоняет. Этот прощелыга на тебе ездит и не стесняется.

От сказанного старшим родичем у меня непроизвольно приоткрылся рот. И я посмотрел на сидевшего в кресле дядю. Хотел было даже активировать силу, чтобы уточнить, не подменили ли его. Петр был человеком старой закалки, который не терпел слабости, жалоб и прочего, что он называл «нытьем». И обычно отвечал, «эх, маладешшшь. А вот в мое время»… Дальше чаще всего следовала история, как маленький Петр Феликсович ходил зимой через лес в гимназию за десять километров от поместья, всю дорогу отбиваясь палкой от волков. А саму палку он отобрал у разбойника, которого закопал в сугробе.

Еще я часто слышал, как братья Юсуповы служили в «кадетах», где каждое утро им приходилось терпеть ранние подъемы до восхода солнца, ледяной душ, перловку пополам с овсянкой без соли и масла, чтобы закалять этими лишениями тело и дух.

После таких историй мне казалось, что условия в кадетских училищах Империи похуже, чем в приютах для одаренных. И что выживают в таких обстоятельствах далеко не все. Но чтобы дядя проявил эмпатию…

— Ну чего? — Петр Феликсович истолковал мое молчание по-своему. — У тебя синяки под глазами такие, будто ты втихаря подворовываешь в своей лекарне зелья и употребляешь их без всякой меры. Так и помереть недолго. Или чего хуже, стать пациентом вашего кабинета. Мало того что потом работать не сможешь, так еще этот Дельвиг с тебя в три шкуры сдерет за свои приемы. И в долги вгонит.

— Да… — растерянно протянул я. — Я подумаю.

— Да что тут думать, — буркнул дядя. — Пробовать надо. Деньги у семьи есть. А практику в любой лекарне пройти можно. Ты все же не совсем бестолковый. Колено мое подлечиваешь неплохо, скажу я тебе. Не каждый лекарь за него берется.

Я только кивнул, вспомнив вдруг о визитке, которую дала мне девочка-волонтер. Интересно, куда я дел эту карточку?

— О чем задумался? — уточнил дядя.

— О смене работы, — рассеянно ответил я. — Недавно мне как раз предложили один вариант.

— Вот как? — с подозрением уточнил Петр Феликсович. — Уж не работу ли с Кругловым.

Я покачал головой:

— Нет, какой-то благотворительный фонд.

— Дело нужное, — согласился дядя и живо поинтересовался. — А что за фонд?

— Не помню, — честно ответил я. — А карточка где-то в комнате.

— Ну, смотри осторожнее с этим, — предупредил Петр Феликсович. — В передаче на Троице ТВ рассказывали, что сейчас за эти фонды серьезно взялись. Там ведущий говорил, что через такие организации уходят от налогов и легализуют большие деньги. Так что сперва мне скажи. А я по старым связям проверю.

— Хорошо.

— Помяни мое слово — это все может плохо закончится. У нас никто в семье в острог не попадал и если ты сподобишься, то не жди от меня посылок с носками, куревом и чаем.

— Я не курю, — заметил я.

— Тебе в острог нельзя, — прищурившись, дядька меня оглядел с головы до ног. — Уж больно ты красивый. И в кого только такой ладный пошел? Хоть порода в тебе наша, тут уж сомневаться не приходится. Но в нашей семье отродясь не было таких губастых.

Я понял, что Петр шутит и сделал вид, что обиделся, чтобы порадовать его.

— За участие в этих фондах можно на каторгу попасть, — сурово заключил он и погрозил мне пальцем.

Про каторгу он, конечно, загнул, но попасть в неприятную ситуацию можно было легко. А потом высокое общество и все журналисты города несколько недель во всех подробностях будут рассказывать про то, что старая аристократическая семья помогала городскому криминалитету.

— Скажу, — пообещал я, взял стоявший на столе чайник и налил в кружку теплый отвар. — Ты еще не завтракал?

— Ждал пока ты проснешься, — проворчал Петр.

— Там поди уже все остыло, — я посмотрел в сторону кухни.

— А ты решил, что я опять готовить стал? — удивился старик. — Каждый день что ль буду тебя кормить? Ты уже не маленький. Плиту включить сможешь.

— Смогу, — ответил я, пряча улыбку.

— Зажарь-ка мне пару яиц с сыром, да отрежь ломоть от окорока. И кусок хлеба подсуши, чтобы хрустел. А еще зелени поруби да насыпь сверху…

Я рассеянно кивнул и направился на кухню, чтобы приготовить нам двоим