И действительно так хорошо стало, и кавардак, осмелившийся бросить мне вызов, метнулся в сторону от натиска материнского тепла. Кто знает, освободи груз, выскажись до последнего слова, признайся и спроси, как же быть, мама, может, окончательно выбрался бы и задышал, но ничего я, конечно, не рассказал. Жевал невкусную пресную булку, поминая отца, и прощал его окончательно.

13

Проснулся без головной боли. Окоченелый ноябрь пыхтел в форточку, трезвил утренним холодом, настаивал, чтобы прямо сейчас я поднялся и начал жить счастливо. Пустая квартира намекнула, что время давно убежало прочь от ненавистного утра, и Гриша все-таки отправился в детский сад вопреки моим хмельным обещаниям.

На всякий случай заглянул в комнату. Тщательно заправленная кровать убедила в случившемся почти армейском подъеме, которым командовала бабушка. У двери аккуратно лежали детские гантели и скрученный коврик для спортивных упражнений.

Бедные космонавты, как тяжело им приходится по утрам: вынужденные тренировки, полноценный завтрак с молоком, в котором нежится тягучая пенка.

Подумал сквозь бессмысленное хождение по квартире, а что, если он все-таки полетит когда-нибудь в этот задранный космос. Вдруг я в этом убогом пространстве, вызванном священным отцовским долгом, участвую на самом деле в воспитании будущего героя. Вдруг мой Гриша первым доберется до самой далекой планеты или звезды, коснется границ новой галактики. Вдруг не мальчик мой откроет космос, а космос откроет его, то есть… о чем-то еще подумалось, но я закурил, и табачный дым загустел тяжелым шлейфом.

От спелой легкости первой сигареты слегка дернуло. И снова представил.

Вот стоит Гриша посреди голой казахской степи в синем спортивном костюме с полосками, весь мокрый от случившихся вакуумных перегрузок и счастливый от главной победы. А вокруг журналистов – просто тьма, больше, чем этой тьмы в самой вселенной, и каждый тычет своим мохнатым микрофоном в лицо моему сыну, бьются друг о дружку пластиковые корпуса камер, и вспышки, вспышки, и столько света, что подумать страшно, как он, бедный, справится с нашествием любопытных землян.

Он улыбается каждому, кивает кому-то. Глянешь, а там вдали еще больше людей. «Гри-ша! Гри-ша!» – возглашают они. Стайка девчушек растягивает плакат «Мы любим тебя!», а самая безбашенная пробралась через условное ленточное ограждение и с криком «Возьми меня» бросилась к площадке.

«Охрана!» – кричу я, а Гриша перебивает: нормально, все хорошо. Девочке нужна фотография с космонавтом, которую она будет хранить до смерти и, наверное, показывать детям.

Эпизод лирического восхождения вырежет редактор и пустит официальный репортаж в вечернем выпуске новостей под заголовком «Мамин космонавт».

Весь мир будет слушать Гришу.

«Почему вы стали космонавтом?»

«Это мечта детства, – ответит Гриша, – я думал, что найду в космосе мать».

Он скажет жесткое «мать», потому что поиск не удастся, и, может, скользнет тогда в глазах его заметный лишь мне блик печали. И, не дождавшись очередного вопроса, заявит:

«Я благодарен своему отцу, – назовет мое имя, я почти расплачусь и даже встану, спину выпрямлю, голову задеру, – я очень люблю тебя, папа», – добавит и помашет рукой.

Он не сможет приехать, потому что у космонавтов не бывает, как мне кажется, отпусков, а только вечные тренировки и подготовки, открытия и полеты.

Докурив и махом глотнув остывший кофе, пробрался в мое светлое будущее засланный врагами спецкор, который смог отыскать Гришу в комнате отдыха главного космодрома страны.

«Григорий, – скажет он, – правильно ли я понял, что ваша мечта стала реальной только благодаря матери, которую вы пытались найти?»

Гриша замешкается, оцепит территорию растерянным взглядом, рукой взмахнет, а спецкор добавит:

«Получается, именно мама заставила вас надеть скафандр и отправиться в космос».

Виновато глянет в камеру, кивнув и обозначив: «Прости меня, папа, но это, наверное, действительно так».

Красивый, высокий, смотрит он сверху, словно до сих пор еще бороздит вселенские просторы, высматривая признаки жизни. Почему-то светловолосый (выгорел, что ли), скуластый, большой, не похожий на прежнего себя. Всматриваюсь – не Гриша вовсе, другой какой-то космонавт. Но быть не может, привет же передал.

И снова ударит спецкор:

«Расскажите нам об отце».

А Гриша молчит, будто никакого отца не знает уже, будто напрочь запутался, кто мать, кто отец, словно один-одинешенек на всем белом свете, что в космосе, что на Земле.

«Он тебе не родной, – раздастся знакомый голос, – все дело в этом, у него другой отец!»

«Нет же, что вы говорите такое. Да как вы смеете!»

И вот уже не стало никаких журналистов и приветов в прямом эфире, глупых вопросов и вдумчивых взрослых ответов.

«Подождите, стойте, – требует Гриша, – не смейте уходить».

Спецкор опять тянет руку – ну же, ну же, говори.

«У меня замечательный отец. Он первым рассказал про космос. Мы вместе искали комету, когда я был маленький, и следили, как падают звезды. Мой папа – герой, потому что всю жизнь боролся с преступниками. А это, быть может, тяжелее, чем любая невесомость».

Затрещат полосатые помехи на экране старого телевизора, сначала пропадет звук, потом сплошная синева покроет картинку и закряхтят динамики противным острым свистом, пришпоренным тугим непонятным шумом.

«Уважаемые телезрители, наша трансляция прервана по техническим причинам и будет продолжена после рекламного блока». Весь мир переключит канал, а я буду ждать, когда Гриша вновь появится в кадре.

Но и после рекламы прозреет спокойная синяя пленка, и сына я не дождусь.

В комнате его неживая пустота. Заполняют навесные полки выстроенные в ряды солдатики. Правый фланг держится почти на грани, подуй сильнее ветер, свалится на пол высоколобый генерал в папахе. Волнуется ткань триколора, за которым готовится к артиллерийскому залпу самоходная установка, в карту звездного неба на стене тычет погнутая пушка Т-34, а рядом с М-16 вертится здоровенный глобус.

Мне бы встретить экранного Гришу и спросить сквозь эфир, какая наша Земля, хоть об этом уже рассказали в школьных учебниках. Что угодно спросить, поговорить бы только. Слово бросишь, и чуть ли не бумерангом эха ошпарит оно зеркальным возвращением.

Иногда ничего не происходит, а потом седое небо рушится россыпью звезд, и случается важное.

Гриша родился некрасивым: с большой головой и кривыми, какими-то пластилиновыми ручонками, неумело прилепленными к туловищу. Акушеры, и те, помогая вырваться из материнского плена, сломали ему ключицу. Бедный мальчик, первая боль, разочарование первое. Рыдал он проклятым свиным визгом, а мать испуганно смотрела, не понимая, как смогла, да неужели вообще была способна. Это после уже он превратится в кудрявого толстячка и нежно станет впитывать шершавое вязкое молоко.

Но это случится после.