И мы ушли, и стало так хорошо, словно Гриша нашелся, словно простой намек на жизнь означал главное – найдем, а нынешняя суета рано или поздно кончится.

Мы прыгнули в машину. Гнусов нервно наяривал какую-то мелодию, стуча пальцами о пластик панели.

– Мне нужно кое-что тебе сказать, – сказал Леха и отвернулся.

Когда я мысленно опередил его признательные показания о связи с Катей и возможном отцовстве моего сына, когда бьющая почти сериальная муть ударила все-таки проступившей сквозь лицо краснотой ярости, раздался звонок. Я сбросил вызов, но тут же снова позвонили.

– Ну, говори!

– Потом, ответь сначала на звонок.

Звонила мама, и пришлось врать, что мы почти отыскали Гришу и скоро вернемся домой.

Пока разговаривал, Гнусов аккуратно развернулся и снова куда-то поехал.

– Что ты хотел сказать?

– Сказать? – удивился Леха. – Да вроде ничего.

Я боялся раскручивать его. Я был не готов услышать это еще раз, но уже на трезвую голову.

Ни о чем не думал. Ничего не говорил. Вроде так устроен человек, что не может не думать, а я смог. В этом лишенном всех чувств состоянии так легко стало ждать встречи с новым чувством, имя которому – счастье.

– Куда дальше?

– Поехали, еще проедемся.

– Скажи мне честно… – Я не знал, как спросить.

– Да, я скажу тебе честно. Если хочешь.

Он курил и курил, и потом наступил вечер.

14

А как говорят верблюды, папа?

Верблюд внимательно смотрел на меня. Наверняка хотел что-то сказать. Постояв недолго, он важно отвернулся.

В зоопарке пахло сладостью пушистой сахарной ваты. Дети носились возле толстой кассирши в синем засаленном фартуке, протягивали мятые червонцы и просили: «Дайте на все».

С завидным блаженством поедали они мочалистый сгусток на большой пластмассовой палке, предлагая родителям откусить частичку. И когда взрослые, ничего не понимающие в прелестях жизни, отказывались, дети с еще большим восторгом окунались в приторный ванильный мир.

Оглянулся – потухшие клумбы, тенистые улочки, мертвые фонтаны, зверье в вольерах.

Много-много зверей.

Двугорбый светло-бурый верблюд снова повернулся и стал менторски осматривать меня сверху вниз, пережевывая неспешно, как важный опер при беседе с борзым лихачом.

Подумал, может, в зоопарк попроситься, вольеры там мести, зверей подкармливать. Что здесь сложного, а все-таки работа. Приходишь рано-рано. Издали заметив, звери завывают и рычат, пиликают, рвутся к колючей ограде, хвостом виляют, тянутся хоботом, трясут пористой гривой. И только одинокий верблюд молчит. Смотрит долго-долго, жует надоевшую траву. Ни слова. Ладно, думаю, пусть молчит, может, верблюды вообще не могут издавать звуков.

…Отец как-то сказал мне, глупому девятилетнему мальчику, что в школьном парке теперь живет верблюд. Настоящий двугорбый верблюд.

«Правда?» – спросил с одновременным восторгом и привычным недоверием к отцу.

«А то! Я сам видел».

И я помчался навстречу не виданному в наших краях гостю. В парке росли березы и тополя. Зеленый луг с желтыми головками одуванчиков. Огромное футбольное поле, где я иногда играл в мяч, – вот и все просторы.

В тот день футбол отменили. Толпа ребят завороженно не сводила глаз с верблюда. Папа не соврал. Верблюд. Двугорбый. Высокомерный и неповоротливый. Неспешно клонил овальную голову, лениво захватывал зелень.

Пасущиеся неподалеку коровы мычали, а верблюд молчал.

«Давайте с ним поиграем», – предложил кто-то.

«Да ты чего, посмотри, какой он здоровый».

«Подумаешь, я на него сейчас ка-а-ак залезу, вот он меня покатает».

Уже приблизился к верблюду, как окликнул здоровенный мужик с черными кудрявыми волосами.

«Эй, пацан, не вздумай. Это вам не игрушка».

Мужик оказался хозяином верблюда. Он привез того из далекого Казахстана и сказал, что верблюдов там полно. Я завидовал мужику, мечтал, чтобы родители тоже привезли пусть не большого, хотя бы маленького верблюжонка, можно даже одногорбого, но такого же дугообразного и настоящего.

Мы приставали к мужику:

«А вы можете еще одного привезти?», «А где он у вас живет?», «А чем вы его кормите?», «А сколько ему лет, а как его зовут?»

Черноволосый довольно отвечал, а после встретил знакомого, такого же смуглого, и заговорил внезапно на чужом языке, забыв о нас, восторженных и впечатленных.

«Играйте на здоровье, только не обижайте Гошу, договорились?»

Мы кивнули. Верблюд Гоша спокойно уминал траву.

И, по-прежнему открывая вытянутый плоский рот, делился тишиной.

К Гоше я ходил каждый день. Верблюд пасся до позднего вечера, и лишь на ночь черноволосый прятал его во дворе за высоким забором.

Недели через две о верблюде стали забывать. Реже носились мальчишки, девочки вовсе забыли о величественном чужестранце. А я жить не мог без Гоши. Однажды притащил ему мятных пряников. Положил аккуратно на землю и спрятался за массивным старым тополем.

Гоша свысока смотрел на подарок. Наконец склонился и захватил в один раз штук десять, если не больше. Сосредоточенно разжевал и вдруг – глянул в мою сторону.

Я смотрел на Гошу, а Гоша на меня. Он показал длинный багровый язык и улыбнулся. Верблюд сделал шаг, после – второй, все ближе и ближе. Я хотел рвануть, убежать, вдруг Гоша плюнет, может, он так отблагодарит, и тогда слюна – ядовитая – разъест кожу, как рассказывал татарин.

Но я стоял, и Гоша приближался.

Он кивал мордой и хлопал осторожно большими пузырчатыми глазами. Тут он присел, сложил лапы и опустился на землю в знак то ли благодарности, то ли предупреждения… непонятно, зачем.

Бедный-бедный Гоша.

Очнулся некстати привычный августовский дождь. Холодный, тоскливый, прощальный. Хозяин уводил верблюда и сказал мне заодно: «Иди домой, простынешь».

Гоша медленно переступал и, дойдя уже до заветных ворот, оглянулся. Я помахал ему рукой. Хозяин ударил верблюда в бок, и тот переступил черту.

Гошу я больше не видел.

Хозяин его не выпускал. Трава начала желтеть, есть Гоше стало нечего.

В конце сентября я отчего-то не мог уснуть. Ворочался в поту, подкрадывался жар. Пестрили в глазах блестящие точки.

С улицы доносился резкий трубный свист, громкий и режущий.

В школе говорили, что верблюда больше нет. Пацаны твердили, что хозяин убил Гошу, а теперь жалеет и сам хочет умереть. Убил, потому что Гоша отказывался спать. Вот и все дела.

И один только Алихан, мой одноклассник, переехавший с семьей из Туркмении, пояснил:

«Сегодня у мусульман праздник, Курбан-Байрам. В этот день нужно приносить Аллаху подарки. Если ты настоящий мусульманин – убийство животного твой долг. Все на радость Всевышнему».

У