Я вернулся домой и плюхнулся прямо на пол посреди прихожей.

«Гриша, – кричу я, – сынок!»

Капает смеситель, и шумит в унитазе вода, под раковиной мокнет тяжелое от влаги полотенце, и ни черта не видно в запотевшем зеркале.

«Гриша, выходи! Папа пришел!»

Голая комната с угловым диваном у стены, куча пакетов с одеждой. Заглядываю в пустой шкаф, расставляю одинокие вешалки. Прилипает к ладоням добротный слой пыли. Я сжимаю кулак, и пыль теснится в плотные дорожки.

«Гриш, ну где ты? В самом деле, заканчивай».

Мать равнодушно следит за моими передвижениями, облокотившись о дверь.

– Что ты делаешь? Ты думаешь, он спрятался? Ты вообще весь мозг пропил?

– Ничего я не…

– Ничего? Ты потерял ребенка, сукин ты сын! – рявкнула мама и поняла, не то сказала, топнула в истерике и разрыдалась.

«Гриша! В «Галактику» завезли телескопы. Надо торопиться! Раскупят!»

«Гри-ша! Гри-ша!» – ору я, и безнадежный зов бьется глухим отражением о стены.

Выбегаю на балкон и готов кричать в улицу, но получаю толчок в спину.

– Ты что такое творишь? – кричит мать и сама уже возглашает: – Гриша! Гриша!

Устроив вынужденную перекличку, лают со двора собаки. Мать все колошматит меня, добравшись до лица, расцарапав шею, и с каждым ударом я понимаю: нужно срочно что-то решать.

– Все, все. Успокойся. Пожалуйста.

– Гриша, – кряхтит она, – ты потерял Гришу.

Она дрожит до зубного стука, и надо бы, наверное, выпить. Но пить сейчас нельзя.

– Это я виновата, – плачет мать.

Обхватывает мою спину, и жмется, и повторяет:

– Я виновата, прости меня, пожалуйста.

Потом приехал Гнусов, и пришлось объяснять матери, что ехать с нами необязательно, что нужно остаться дома и быть начеку, что нужен человек, который будет контролировать ситуацию из условного штаба, самый главный человек, мама.

Гнусов относился к той категории людей, которые могут все-таки молчать, когда нужно вроде бы говорить.

– Может быть, поеду, а? – Мать обратилась к нему.

Плечи его подпрыгнули. Лехе было в общем-то все равно. Дела семейные.

– Нет, мама. Ты останешься дома.

Она кивнула и, кажется, поверила мне, может быть, первый раз в жизни. Перекрестила нас, что-то прошептала. «Ну, как говорится…» – забылась она, и я добавил: «С Богом».

Ехали молча, прежде чем я сказал Гнусову спасибо.

– За что?

– Мог бы не приезжать, я думал… В общем, ладно.

– Да, мог бы не приезжать, но приехал. Поверь, я переживаю за Гришу.

Мне такое трепетное отношение к сыну не понравилось. С чего бы ему переживать, в самом деле, но я ничего не ответил.

– Есть идеи?

– Какие тут могут быть идеи? Очередная потеряшка, только на этот раз в главной роли мой Гриша.

– Я бы черканул параллель с нашим делом, но это маловероятно. Пока ты прохлаждаешься, у нас появилась перспектива. Там страшное дело, если честно. Сектантская муть, представляешь? Один проповедник типа нашел связь с космосом. Вся эта бодяга, ну, знаешь.

– Не знаю. Ничего я не знаю, Леха. Какая связь, какой космос?

– Секта, говорю же. Космическое братство. Их там несколько человек всего. Я наведался к той мамаше, помнишь?

– Той самой? Особенно убитой?

– Ну да, это в последнее наше дежурство было, когда ты выезжал. Она же звонила в дежурку, мой номер ей дали. Так вот, вы так закружились тогда, что забыли изъять зубную щетку ребенка для экспертизы, на случай, если… ты понял. И вот я приезжаю, а женщина до того спокойная. Я спрашиваю, ну, как вы? Она улыбается, все, говорит, хорошо, спасибо. Ну, спасибо так спасибо. Не понравилось мне ее поведение. Начали работать, пробивать. Оказалось, она в этой вот секте. А дальше по кругу. Понял? Мы стали отрабатывать всех родителей, которые заявили о пропаже детей. Оказалось, они все в этом братстве космонавтов. Они детей туда приводили на какие-то подготовительные испытания.

– Так… дальше?

– А дальше пока непонятно что. Либо так им промыл мозги этот проповедник, что они забыли, куда дели детей. Либо здесь что-то серьезнее. Ложный донос, и все в этом духе. Работаем, короче.

– Да уж… давно такого не было.

– Ты про мою активную работу?

– Нет, про сектантов. Да и про работу тоже. Можешь, когда хочешь.

– Ну да, – улыбнулся Леха, – я просто подумал, что чужих детей в самом деле не бывает. На тебя посмотрел, на Гришу. Все-таки отцовство – это, наверное, круто.

– Опять влюбился?

– Не знаю, – растерялся Гнусов, – может быть, окончательно полюбил.

Куда он гнал, зачем колесил дворами, я не спрашивал. Мне хотелось верить, что Леха, мой добрый Гнусов, приедет в такие несусветные дребеня, в которых я точно встречу сына.

Но мы ехали и ехали, молчали и молчали.

– Но ты же не сектант?

– Нет, к сожалению. Иначе бы я знал, где искать Гришу.

Задумавшись, что же теперь будет и будет ли что-то вообще, я следил за дорогой сквозь боковое зеркало. Жизнь неслась не останавливаясь. И время уходило, ни о чем не думая.

Я косился на Гнусова и замечал, насколько тот сдержан. Вцепившись в руль, он гнал уверенно, сам не зная куда, может быть, желая доказать, что не такой уж он плохой на самом деле. Когда Леха уловил мой взгляд, то вопросительно дернул подбородком, а я утвердительно кивнул и еще раз сказал спасибо.

Я думал: а вдруг он все же был с Катей и, что если Гриша – его ребенок, а вся эта поисковая миссия не что иное, как желание отыскать свою, гнусовскую, родную часть.

Почти сказал – останови машину, как Гнусов сам прекратил движение.

– Куда мы приехали?

– Пошли, – сказал Гнусов.

Он смело распоряжался моей сжатой волей. Я соглашался и не перечил.

Тяжело думать о причинах и следствиях, связях и смыслах, когда ищешь сына, который, может быть, вовсе тебе не сын, точнее, наверняка не знаешь, но думаешь о худшем, потому что сбежавшая Катя, потому что пьяный Гнусов…

Запах формалина и хлорки от вымытого недавно пола преследовал вплоть до входа в кабинет главного судмедэксперта, и чем ближе становилась дверь с пропечатанной табличкой, тем сильнее хотелось броситься обратно и бежать, бежать.

– Ты же не думаешь, что…

Но Леха не думал, а предполагал, потому что, как всякий опер, сначала получал, а потом проверял информацию.

Сколько-то еще мы стояли и ждали, и потом пришел очкастый белый халат с отсутствующим лицом и руками в прорезиненных перчатках. Он проводил нас в лабораторную, где я ничего не увидел, потому что не смог пройти в предполагаемое место нахождения моего распотрошенного уже Гриши, и, Боже