воспитательница.

– Это всего лишь лекарство. Погода, – говорю, – давление. Настойка «электрокока».

– Элеутерококка, вы хотели сказать.

– Именно.

– Ладно, – не хочется ей спорить. – На самом деле есть проблемы поважнее. Я бы хотела поговорить о Грише.

– Да? Что такое?

– Понимаете, мне как-то неловко. Но я должна сказать.

Что, думаю, что такое – что ты хочешь сказать. Что мог натворить мой сын? Ударил кого-то? Не поверю. Плохое поведение? Мальчишка. Хочет домой? А вы не хотите?

Я бы сказал не раздумывая: мой сын самый лучший, и не надо мне тут никаких ля-ля. Вы таких, как мой Гриша, никогда не знали.

– Понимаете, у нас тут в конце месяца планируется утренник. Вы же знаете, есть такой праздник, День матери. Вот, – подбирает она слова, – каждый ребенок будет читать стихи или в сценке участвовать, мы скоро начнем разучивать песню. Но ведь у Гришы нет мамы, я подумала, как же нам быть…

Она говорит и говорит, и мне почему-то уже безразлична ее плетеная вязь, все эти гармоничные припухлости, узелки и точечки. Я думаю, как вы меня достали, честное слово. Что ты хочешь, бедная женщина, чтобы я сам стал матерью и приперся слушать детский лепет?

– Ну, наверное, мы не одни такие? У вас же наверняка есть опыт.

– Есть, – соглашается женщина, – поэтому и советуюсь с вами. На самом деле такое нечасто бывает. В основном у ребятишек нет отцов. Как вы думаете?

– Мы обязательно что-нибудь придумаем, – говорю как можно убедительнее – так, чтобы глупая женщина перестала меня изводить.

– Это хорошо. Может быть, вы подготовите его. Скажете, что нет ничего страшного, если мамы нет. Конечно, это очень страшно. В общем, поговорите с Гришей, хорошо?

Мы что-нибудь обязательно придумаем. Правда, Гриша?

– Правда, – отвечает сын, не понимая, что мы должны придумать.

Кто придумал этот праздник? Почему не существует Дня отца, например. Мы бы такие стихи подготовили, такую бы песню спели: «Папа может, папа может все что угодно».

– Все будет хорошо, – талдычу я, перешагивая лужи. Гриша идет напролом, расплескивая грязь.

– Папа, что за сюрприз? А, пап?

– Тебе понравится, потерпи. Скоро увидишь.

Всю дорогу он что-то бубнит. Просит в задачки поиграть. Я начинаю: на ветке сидели три воробья, а потом один улетел.

– Два, два осталось, – кричит Гриша, – было три, осталось два. Три минус один равно два. Папа, правильно?

– Правильно, молодец.

Вот и нас, думаю, было трое, а теперь идем вдвоем. И так будет всегда.

Потом начинаются «слова».

– Яблоко, – кричит Гриша.

– Облако, – называю с ходу, не думая, потому что Гриша всегда начинает с яблок, а заканчивать приходится мне. С цифрами у него пока лучше получается, чем со словами.

Когда мы заходим во двор, я говорю: «дом» в ответ на «холод», а Гриша произносит равнодушно «мама», не придавая значения этому главному слову.

Гриша молчит – я же не пойму: молчит, потому что ждет очередного слова на «А», либо думает все-таки о матери. И, как назло, ничего не приходит на ум, все слова забыл, а первую букву почти возненавидел.

И тоже молчу. Туда-сюда, уже к подъезду подошли. Брожу у скамейки, всматриваюсь.

– Папа, ты чего?

– Да ничего, пошли.

А сам шаг сделаю – обернусь, дверь открыл – загляделся. Пропала наша собачонка.

Гриша стоит у порога, не думая разуваться. Он понятия не имеет, что никакого сюрприза не будет. Обещание мое – все равно что игра с яблоком и облаком.

Хожу, насвистываю, губы в трубочку, тру-ту-ту. А вдруг выбежит сейчас, расставив лапы, рухнет у ног и запыхтит тяжело и довольно.

– Папа, не свисти, – умничает Гриша.

– Денег не будет? – спрашиваю.

– Ты так говоришь.

Я соглашаюсь и отвечаю:

– Не переживай, сынок, все у нас будет.

Начинает разуваться, стягивает шапку, закидывает на полку шарф. Обычно с шарфом разбираюсь я, но Гриша не просит помочь. Подбросит – упадет, подкинет – снова свалится на пол. Никаких сюрпризов больше. Гриша знает, лучше молчать, потому что случился, видимо, очередной мой провал.

Свисти не свисти, что мне от этих денег.

– Гриш, – говорю, – иди-ка сюда.

– Ну, что там?

В очередной раз падает шарф, собирая на пороге уличную грязь.

– Я подумал, ты у меня большой. Ты у меня взрослый, Гриша. И лучшим сюрпризом…

– Сюрприз? – оживает Гриша. – Папа, сюрприз?

Я протягиваю ему купюру и обещаю, что на выходных мы пойдем в магазин.

– Ты сможешь купить все, что захочешь. Сам решишь, и сам купишь. Ты же взрослый.

Гриша держит в руках бумажку и не знает, что с ней делать. Наверное, потому, что взрослый действительно, аккуратно сложил пополам, после надвое и, спрятав в карман, обнял меня, как обычно, крепко.

Когда уже спать ложились, он спросил:

– А что мне купить?

– Да что хочешь, походим-посмотрим. Что понравится, то и купим. Может, возьмем телескоп?

– А можно я отдам деньги в садик?

– Зачем? – не понимаю.

– Я отдам деньги, а сам туда не пойду больше. Можно так?

– Тебе в садик не хочется?

– Не-а, – отвечает Гриша и отворачивается к стене. – Там стихи заставляют учить, а я не хочу эти стихи. Не нравится мне. Там про маму стихи, а я не хочу. В садике все дураки, им стихи нравятся. Папа, они дураки все.

Мне кажется, он хнычет. Глажу по затылку – точно, всхлипывает. Долго все-таки держался. Не выдержал.

Я не могу слушать, как он шмыгает, задыхаясь.

– Гриш, ну чего ты. Перестань.

Ущипну его тихонько, перебить бы слезы. И сам бы заплакал, разрешил бы кто.

9

Свежесть осени игриво тянет занавеску к потолку. Подкрадывается жар, я раздеваюсь и таращусь на дверную ручку.

Звонок трещит и скрипит, голова разрывается. Уже слышен стук, и параллельно кто-то стучит изнутри головы. Все плывет и расплывается. Стараюсь держаться, сползаю на пол. Холодно, а во рту – сухо. Глубоко дышу и, кажется, проваливаюсь внутрь себя. И вот меня уже нет, один маленький сгусток воспоминания.

И больше ничего.

Катя проходила потерпевшей по одному разбойному делу. Злодея установили, вину доказали и вроде бы – все счастливы и свободны.

Но каждый день она возвращалась в отдел.

– Привет…

Это «привет» крепким стояком держалось у меня в памяти до того, как я решил навсегда забыть и пухлые щечки, красные от мороза, и губы, не менее сочные, и вообще все, что связано с ней.

– Я без тебя не могу, – так она и говорила, дешево, с киношной пошлостью.

– Откуда ты взялась?

– Я… ты пойми, за это время…