– А я не боюсь.

– Ну ты же молодец. Мужик, – говорю, – и Гриша идет, задрав голову. Накидываю капюшон, застегиваю верхнюю пуговицу.

– Папа, – хмурится Гриша.

Завтрак мы уже пропустили. Вчера я не мог уснуть и потому проспал сегодня, после Гриша ворочался и просил остаться дома. Туда-сюда, вот теперь бежим.

– Папа, а тетя Оксана придет к нам?

– Какая тетя?

– Ну, тетя Оксана!

– А, – доходит наконец, – а что, ты хочешь, чтоб пришла?

– Не знаю, – отвечает. – О на сказала, что научит завязывать шнурки.

– А ты?

– Я и так умею, посмотри.

Гриша останавливается и хочет, чтобы я оценил узловатый бант с торчащими петлями.

– Ты умница, – говорю, и мы бежим дальше. – Гриша, я скоро уеду ненадолго.

Он смотрит и боится спросить: куда?

– Всего на пару дней. Скоро вернется бабушка, побудешь с ней, хорошо?

– Хорошо, – кивает. – А ты приедешь обратно?

– Быстрее, чем ты думаешь.

– Мама тоже так говорила, – чуть слышно отвечает Гриша и бежит без спроса вперед.

– Гриша! – кричу. – Гриша, стой!

Он бежит не останавливаясь. Слез капюшон, шапка сползла, развязался по ходу шнурок, и Гриша рухнул на асфальт, растянувшись.

Лишь бы не заплакал.

– Ты как?

– Папа, не сердись, – просит Гриша.

– Я не сержусь.

Поднимается, цепляется в мою ладонь. Крепко сжимает руку, еще сильнее.

– Ты не ушибся?

– Нет.

Детсад за перекрестком. Старая панельная двухэтажка с детской площадкой во дворе. Выпуклая паутинка – заберись наверх первым, иначе станешь отбросом. Лесенка с турником, барабан с покосившимися креплениями. Обшарпанная рамка футбольных ворот и высокий забор, выкрашенный в свежий зеленый цвет. Сейчас эти ворота сожрут моего Гришу, как городская толпа. Он выживет и выйдет другим человеком.

– Ты придешь за мной?

Я не успеваю сказать: «Да, Гриша, ну, конечно, приду. Ну что ты говоришь такое. Как я могу не прийти…»

Плотная дамочка в кардигане отвечает за меня:

– Обязательно придет. Гриша, да, правильно? Гриша? Твой папа обязательно придет. Беги скорее в группу.

Он машет рукой, я в ответ. Как ему объяснить, что люблю и никогда не брошу. Никакого космоса нет, Гриша. Я никуда не улечу.

Думаю, разглядывая кардиган. Крупная вязка запутанных кос плетется до самого низа и снова тянется вверх к массивной шее, переплетаясь с фактурным цветочным орнаментом.

– Вы же папа, я правильно поняла? – спрашивает дамочка.

– А вы же воспитательница? – улыбаюсь.

– Да, воспитатель, вы правильно поняли, – отвечает как можно строже.

Не пойму, что такого в этом кардигане. На груди два плетеных бутона роз или пионов, у талии выпуклый вязаный стебель с угловатыми резкими листьями. Пытаюсь определить, розы или пионы все-таки.

– К-хм, – выдает она заносчиво, дернув подбородком, – я говорила бабушке, но раз уж вы пришли. В общем, сейчас мы собираем деньги на благоустройство территории и покупку новых игрушек детям. Видите ли, современным детям нужны современные игрушки.

– Можно узнать, какие? – спрашиваю, а сам все разглядываю цветочный набор.

– Покупкой занимаюсь не я, но, если хотите, – суетится воспитательница, – уточню, прямо сейчас могу уточнить.

– Да не нужно, – говорю, – что вы.

– Смотрите сами.

Я смотрю, убеждаясь, что все-таки розы цветут на груди этой властной женщины.

– Я бы попросила, – намекает дамочка, разворачиваясь, – извините, мне нужно к детям.

– Работа, – говорю.

– Работа, – соглашается женщина.

Она уже вплывает в зальное помещение, сливаясь с голосящим звоном тянущих срок детей, как оборачивается, замечая мой прежний оценивающий взгляд, и добавляет:

– Постарайтесь не медлить с деньгами, хорошо?

– Хорошо, – улыбаюсь и хочу что-нибудь еще спросить, только не уходите, товарищ воспитательница, но та растворяется.

– Ах да, – появляется снова, – у нас есть группа в Вайбере. Вступите, пожалуйста. Там родители общаются. Мамочки в основном. Не знаю, будет ли вам интересно. Но спросите, по крайней мере, какие игрушки закупают детям.

– Хорошо. Нет проблем.

Я кричу вслед, что вернусь вечером. Ответа не дожидаюсь. Наблюдаю украдкой, как Гриша возится с ребятней, переставляя кубики на паласе, и думаю, что все будет хорошо.

Надо торопиться. Сегодня много дел. Нужно подписать рапорт на отпуск, взять билет до Питера, навестить Оксану, позвонить матери…

Когда я зашел, рухнула бархатная крышка гроба. Какое-то мгновение она еще прижималась к стене, увешанной овалами венков, но, почувствовав присутствие жизни, не удержалась, видимо, кивнула и бахнула. Обозначила свое присутствие и мое вхождение в обитель церемониального прощания.

С нарастающим звоном дверных колокольчиков послышался топот. Вышел мужичок, испуганный, бледный от старости и круглый от хорошей жизни, он выделялся на фоне тощих цветов, красноты матерчатых лепестков и зелени пластмассовых листьев, черных ленточек с золотым тиснением и желтым воском горбатых свечей.

– Здравствуйте, – произнес я чуть слышно. Но в густой, забитой ритуальной теснотой комнате звук разряжался и становился до того четким, что, казалось, говорит кто-то другой, невидимый.

– Здравствуйте. Я вас слушаю.

Он говорил, будто я пришел на прием к врачу, а не в ритуальное агентство.

Старик поправил очки, потянулся к тетради, где вел черновой учет.

– Это вы мне звонили?

– Нет, я не звонил. А что, надо звонить?

– Желательно, – сказал старик. – У нас большие очереди, хороший спрос. – От значимости собственного дела он ахнул, присев на табуретку.

Табуретка пошатнулась. Старик закурил и пожаловался на низкое давление.

– Много клиентов?

– Постоянным посетителям скидка, – ответил старик.

Он прокашлялся и затушил сигарету прямо о край стола. Недокуренный кончик сверкнул и умер, и старик опять внимательно кивнул, придавая значимость моему визиту.

Снова заиграли колокольчики.

Я отошел в сторону, облокотился на стеклянную витрину, под которой пестрели образцы крестов, как наглядный пример предстоящей вечности.

Женщина, уже обтянутая черным платком с какой-то марлевой подкладкой, объясняла старику, что нужен самый дешевый вариант, якобы воля покойного не претендовала на роскошь. Иногда она срывалась и плакала, рассказывая, каким замечательным тот был и как несправедливо иногда поступает жизнь с лучшими ее представителями.

Старик слушал и, как полагается, тяжело вздыхал. Он спросил о наличии дисконтной карты, на что женщина машинально отмахнулась, не придав значения возможной динамике смерти и тенденции утраты.

Щелкали кнопки калькулятора, и всплывающая сумма убеждала, как невыгодно умирать. Женщина спрашивала, предусмотрена ли доставка и есть ли возможность оформить рассрочку. Говорила она коротко, понимая, что нужно продержаться, решить эту проблему, а потом впустить заслуженную слабость и предаться скорбящей участи.

В тот момент я подумал об отце. Представилась мне одинокая оградка посреди заросшего пожухлой травой поля, деревянная скамейка, на которой сидит бедная мать и тоже готовится к встрече. Я было подошел к этой несчастной вдове ли, матери, встретившей известную каждому потерю, но та, заметив, что я нахожусь рядом, засуетилась, еще раз поблагодарила старика