9 августа к фашистским войскам, сосредоточенным на Карельском перешейке, подошло подкрепление, в том числе несколько немецких дивизий. С их помощью было проведено дальнейшее развитие наступления, и хотя леса, болота, многочисленные речки и озёра не позволяли применить основное наступательное оружие фашистов — танки, а также самолёты, всё-таки это были опытные и отлично вооружённые войска. Финские части к тому же очень хорошо знали местность, на которой велись бои. Численно фашисты превосходили соединения армии, оборонявшие Карельский перешеек.

6 августа сменили командующего этой армии: вместо генерала Пшенникова П. С. ставкой был назначен генерал Герасимов М. Н., но положения это не улучшило, и её части снова начали отступать. В числе отступавших соединений была и 65-я дивизия, заменившая пограничный отряд, бывший ранее на этом участке, который после тяжёлых боёв первых дней наступления финнов отправили на переформирование.

О начале нового наступления финнов и немцев стало известно по усилившейся артиллерийской канонаде, которая доносилась до медсанбата с севера и северо-запада. Несмотря на слабость оборонительных сооружений, недостаточное обучение и физические качества бойцов, сопротивление наступающим частям противника стрелковая дивизия № 65 сумела оказать достаточно стойкое, и в течение первых трёх дней занятый ею оборонительный рубеж удалось удержать. Стоило это ей, однако, недёшево, потери убитыми и ранеными достигали больших цифр.

Всё это, конечно, не могло не отразиться на работе медсанбата. К вечеру 9 августа в него начали поступать раненые в большом количестве. Поток их всё время нарастал и нарастал, в результате этого нарушился график распределения работ по сменам. Пришлось развернуть дополнительную перевязочную для легкораненых в помещении № 4 и вновь поставить туда врачей Симоняка и Семёнову. Все остальные хирурги вынуждены были работать в обеих операционных.

С увеличением количества раненых 12 машин санбата, направленных в полковые медпункты, уже не справлялись с вывозом. Многие раненые прибывали в медсанбат на попутных грузовиках, на лошадях и пешком. Только за одну ночь с 9 на 10 августа поступило более 500 человек. К утру вышел из строя пожилой и действительно тяжелобольной врач Башкатов. Его уложили в одной из госпитальных палат, и он оттуда пытался руководить деятельностью хирургов. Конечно, из этого ничего не получилось.

Фактически руководство всей хирургической работой батальона свалилось на плечи молодого, и что греха таить, ещё совсем малоопытного врача Алёшкина. Он вынужден был то самостоятельно стоять у стола и проводить операцию, показавшуюся работавшему на этом участке врачу трудной, то идти в другую операционную, чтобы сменить кого-либо из совершенно обессилевших хирургов, направив его на кратковременный двух-трёхчасовой отдых. Хорошо, что организацией подмены среднего медперсонала занялась Наумова, а с вопросами сортировки отлично справлялся Сангородский.

Проработав в таком напряжении около суток, Лев Давыдович, Борис, да и многие другие оценили правильность предложенной Фёдоровым реорганизации сил и оценили её целесообразность.

В часы наименьшего поступления раненых Алёшкину удалось за эти сутки отдохнуть около трёх часов. Он уже понимал, что поступать так, как он это делал в первые дни боёв, нельзя, что подобные бои могут длиться не двое, не трое суток, а неделю, даже две, и нужно всё это время быть способными принимать раненых, а для этого все должны получать хоть самый кратковременный отдых.

Поток раненых не ослабевал ни 10, ни 11 августа. Правда, пока эвакуация из санбата, которую по-настоящему взяли на себя, путешествуя с армейскими автобусами в Пюхляярви и обратно, врио комбата Перов и врач Долин, шла вполне удовлетворительно. Раненые, обработанные хирургами, в санбате не задерживались. Оставались лишь явно нетранспортабельные, которых приходилось госпитализировать. Таких, к счастью, пока было немного, и после трёх суток работы они занимали пока всего одну госпитальную палатку. Бои, однако, не затихали, а вместе с этим не уменьшался и поток раненых.

12 августа почти все врачи, медсёстры и санитары уже настолько устали, что счёт времени полностью потеряли, так как ели когда попало и как попало, спали когда придётся, иногда прикорнув на земле прямо у стенки палатки. Около полудня Алёшкин, занятый на какой-то операции, был срочно вызван к сортировке. Операция уже подходила к концу и, оставив доделывать её врача Скворец, которой он как раз и помогал, Борис вышел вслед за Львом Давыдовичем. На улице их встретил майор в пограничной форме и повёл к грузовой машине, стоявшей у сортировочной палатки. В машине сидел фельдшер и кто-то лежал.

— Ранен комиссар дивизии, ранение, кажется, серьёзное, мы его везём в госпиталь, да вот, по требованию фельдшера, заехали к вам. Раненому стало очень плохо.

Вскочив на колесо машины, Борис залез в кузов. Там на сене, покрытом плащ-палаткой, лежал бледный черноволосый человек лет сорока, одетый в форму пограничника с четырьмя шпалами в петлицах и орденом Красного Знамени на груди. Это был полковой комиссар Григорьев, комдив. Его шея и часть груди, выглядывавшие из-под разорванной почти напополам гимнастёрки, покрывали бинты, и слева, выше сердца, на повязке алело пятно крови, которое, хотя и медленно, но увеличивалось.

Дыхание раненого было затруднено, и при каждом вдохе слышалось какое-то бульканье. Лоб его покрывали крупные капли пота, временами у угла рта появлялась струйка пенистой крови. Лицо его было бледным, глаза ввалились, однако, пульс, хотя и частый, прощупывался довольно отчётливо. Комиссар был в сознании и, видимо, понимал тяжесть своего положения. Увидев Алёшкина в белом халате, спросил:

— Доктор, я буду жить?

— Будете, будете, — по возможности бодро сказал Борис, хотя он далеко не был уверен в справедливости своих слов.

Диагноз ему был ясен — проникающее ранение в грудную клетку, открытый пневмоторакс. Таких раненых за эти дни ему приходилось оперировать не один десяток. Помощь, оказываемая в медсанбате в подобных случаях, была проста: любым способом и как можно скорее следовало закрыть рану, чтобы прекратить доступ воздуха в плевральную полость. Спрыгивая с машины, он сказал ожидавшему его майору:

— Нужна немедленная операция! Сейчас мы его выгрузим и отнесём в операционную. Лев Давыдович, давайте санитаров, — обернулся он к Сангородскому.

Но майор взял его за руку:

— У меня распоряжение начсандива везти прямо в госпиталь, ведь до госпитальной базы ехать не больше пары часов, дорога хорошая… Я не могу согласиться на операцию здесь. Помогите чем-нибудь так! — сказал он.

Алёшкин разозлился, однако сдержал себя и постарался объяснить кратко и доходчиво, не повышая голос:

— Вы его за это время потеряете! О чём разговаривать? Надо делать то, что надо!

Сердясь, он невольно сказал это громче, чем следовало, часть его слов достигла