не выдавали. Личные номера они выцарапывали на всём подряд и накалывали себе на грудь. Фара не записал их в букварь, потому что не полагалось, а Сивый, значит, вернулся к мясорубке, пособирал брошенное нами и теперь вносил в самодельную книгу учёта.

Повозившись минуту, я нашёл в блокноте номер, полностью совпавший с номером на ложке, – убедился в своей догадке. Порадовался тому, что обставил Сивого. Не было никакой заманухи, а бросать насмешливые взгляды предстояло мне.

Восстановив схрон, я отправился в столовку. Поднимался на палубу довольный, улыбался и расхваливал себя за наблюдательность, но сообразил, что, в сущности, ничего не добился, и довольство как-то пропало. Я по-прежнему не понимал главного: на кой Сивому сдались жетоны, книги учёта жёлтых и личные номера зэков? Да и предъявить Сивому я, как и раньше, ничего не мог. Что предъявлять-то? Покоцанные ложки?

Я окончательно запутался. Предположил, что схрон всё-таки липовый. Не схрон, а обманка. Сивый натаскал барахла для отвода глаз. Понадеялся, что я увижу вещи зэков, посчитаю его долбанутым на всю голову и оставлю в покое. Нет… многовато суеты. Надо ведь нырнуть в воронку за мисками с пряжками, заныкать их на два месяца, потом вечерами сидеть, переписывать номера в блокнот и, дождавшись нужного момента, подсунуть мне. Чересчур замороченная липа.

В столовку я спустился измученный и злой. Думал про Сивого. Вспоминал его ночную встречу с чужаком, устроенное им застолье в квартире пригородной пятиэтажки и то, как Сивый спас меня от перемятого внедорожника, когда мы с Кирпичом замешкались под кормой «Зверя». Всё это и многое другое не укладывалось в логичную последовательность, способную в точности указать, чего в конечном счёте добивается Сивый.

Я и не заметил, как выхлебал суп. Опустил глаза, а миска пустая. Судя по всему, на обед Черпак давал суп с перловкой, морковью и куриными ёжиками. Может, и хорошо, что не заметил. Вот проморгать, например, макароны с тушёнкой было бы действительно обидно. Ладно хоть галеты лежали нетронутые. Только есть уже не хотелось.

– Ты чего? – Фара увидел, что я какой-то контуженый.

– Ничего.

Я сгрёб галеты в карман и встал из-за стола. Отнёс грязную посуду Черпаку. Он меня о чём-то спросил, и я ему что-то ответил. Кажется, ответил невпопад. Черпак выглядел удивлённым. А мне было плевать на него с верхней горы. И на Сивого плевать. И вообще на всех, кому тут спокойно не живётся.

– Идём! – я позвал Фару.

Отправившись в дозор, мы отошли от «Зверя» метров на двадцать, когда обнаружили, что к нам несётся Шпала.

За ним, отстав, бежал Калибр.

– Танки! – выпалил Шпала, затормозив перед нами.

Мы с Фарой переглянулись.

– Танки! – повторил Шпала, будто сомневался, что мы услышали, хотя от его крика, наверное, даже Крот вздрогнул в недрах топливного отделения.

– Какие? – спросил я.

Голос сорвался, выдав моё волнение. Оттого, что сейчас скажет Шпала, зависело слишком многое.

– Жёлтые танки! – захлёбываясь, заявил он. – Жёлтые!

– Сколько? – я запретил себе радоваться раньше времени.

– Полно! Прут отовсюду! Жёлтые «Молоты»! Настоящие!

– Чего там? – послышался голос Сифона, лежавшего на берегу пруда.

– Жёлтые! – ошалев от ликования, проорал Шпала.

Его нагнал Калибр, и они вместе кинулись к бортовой лестнице. Взлетели по ней на крышу «Зверя», как никогда ещё не взлетали, и разбежались в разные стороны. Судя по звукам, Калибр отправился в хозблок, а Шпала решил в первую очередь порадовать Сыча в отделении управления.

– Ну теперь-то пора? – Фара схватил себя за предплечье левой руки.

Я увидел, как вдалеке мчится Леший, и сказал Фаре:

– Пора.

Фара содрал с предплечья синюю метку. Следом содрал метку с ноги. Прежде чем он бросил их на землю, взревели двигатели «Зверя». На сей раз Сыч действительно подал условный сигнал всем, кто ещё стоял в дозоре.

* * *

Запечённая под углями картошка была тёплая и пыльная, как череп сгоревшего в печи мертвеца. Череп иногда оставался целым, почти не повреждённым, однако надави на него – и он развалится на мелкие кусочки. Тут и дробилки не надо, хоть перетирай пальцами. Картошка, понятное дело, такой хрупкой не была. Мы с Фарой неторопливо сколупывали почерневшую кожуру, солили обнажившуюся мякоть и, довольные, впивались в неё зубами.

Картошку вчера откуда-то приволок Сивый. За день мы умяли с десяток килограммов, но от перловки и морковных котлет Черпака всё равно не отказались. Знали, что в ближайшие дни с припасами будет туго. Жёлтые, заявившись к нам, при желании заберут и ту малость, что ещё хранилась в холодильном отделении. В первую очередь, конечно, позарятся на сухпайки. Но мы подготовились – на закладках продержимся недельки две, а там уж наладятся новые поставки. Вообще, мы надеялись, что жёлтые будут кормить получше синих. Глядишь, и Фара дождётся фруктовых палочек с яблоком и корицей, а пока он радовался и картошке.

Мы с ним сидели на берегу пруда, выковыривали из-под углей последние картофелины, и я пересказывал свой сон. Сегодня мне приснилось, как рушится «Зверь». Наверху суетились люди, а я стоял чуть поодаль от правого борта и безучастно смотрел, как из него вылетают сточенные шестерёнки. Не знаю, есть ли у «Зверя» шестерёнки – надо спросить у Кардана, – но в моём сне их вылетало много. Десятки и десятки тысяч. Как песчинки перетёртых в дробилке костей, они сыпали наружу, покрывали землю, хоронили под собой траки гусениц.

От «Зверя» отпадали листы низколегированной стали, отрывались громоздкие крепления, валились топливные резервуары и какие-то замысловатые узлы. Его внутренности раскрылись передо мной, и я увидел, как в них копошатся обезумевшие от страха похоронщики. Моторный отсек просел, следом лопнули гусеницы. «Зверь» истлевал, превращаясь в курган из белоснежных, будто обледеневших шестерёнок. В основании кургана стоял я. И в моих руках был деревянный крест.

– Крест? – удивился Фара.

– Ну да.

– Зачем?

– Что зачем? Это сон, Фара. Там нет никаких зачем. Просто крест.

– Может, надо было поставить его на верхушку?

– Незнаю…

– А что ты сделал?

– Я проснулся.

– Ясно.

Убедившись, что в углях не осталось ни одной картофелины, Фара посмотрел на мою, недоеденную. Сожрал столько, что и в быка не влезет, а посмотрел с голодной завистью, разве что слюну не пустил.

– На… – я отдал картофелину Фаре.

Он сразу, не посолив, выкусил оставшуюся мякоть из кожуры, словно боялся, что я передумаю.

– Хе… оел… – Прожевав, Фара закончил более внятно: – Так это хороший сон или кошмар?

Я растерялся. Не знал, что сказать. Как-то не задумывался. Вроде бы во сне ничего и не почувствовал. Ни радости, ни сожаления, ни страха. Просто наблюдал,