Шрифт:
Закладка:
Я не отходил от зеркала. Черпак и Фара жевали фруктовые палочки и посмеивались надо мной. Я их игнорировал. Щупал и рассматривал лоб. Наглаживал щёки и гадал, когда Шпала возьмётся меня побрить. Вот Малой вчера сам побрился. Не сказать, что он в свои шестнадцать весь зарос бородой, но отдельные волоски пробились – тоже неплохо.
– Считаешь морщины? – спросил Черпак.
Я не ответил. Молча крутил башкой перед зеркалом. Отдраился, а лучше не стало. Лицо у меня было какое-то серое, разложившееся, словно пепел в него так въелся, что уже и не вытравить. И опять же, мешки под глазами проступили, хотя Шпала, словив от Кирпича подзатыльник, отказался от ранних побудок и спал я хорошо. Ну, снилось иногда всякое и я вроде бы дёргался, бормотал во сне – от Фары заразился! – но дрых по десять часов. В прежних запарках приляжешь часов на пять от силы, и никакие мешки не проступают, а тут… «Старею, – подумал я и подмигнул отражению. – Скоро буду как отец». Зато грибок не беспокоил. Помогли мытьё и уксус Лешего.
На «Звере» полкоманды уже помылось и постиралось. Бельевые верёвки провисли под тяжестью скученной одежды. Печи «Зверя» молчали, и впервые за долгое время она сохла не покрываясь пеплом. Воспользовавшись моментом, я даже простирнул ватник и шапку. Заняться всё равно было нечем. Мы лишь стояли в дозоре, валялись в теплушках, ну и барахтались в пруду.
С прудом вышло случайно. Его пару дней назад обнаружил Леший. Сказал, что там плавают три русалки. Мы с Кирпичом сходили посмотреть. Ханурики оказались без меток, и мы их не тронули, а пруд нам понравился. Вода тёмная, тихая и чуть прохладная, по берегу растёт камыш. Мы нашли и старый причал, только он изгнил. Не причал, а сдвоенная батарея почерневших свай. Мы вернулись на «Зверь» и больше к пруду не ходили – далековато получалось, километра три в противоположную сторону от опустевшей магистрали, а потом у нас вышла засада со сральной кабинкой.
«Зверь» стоял на месте, и мы за неделю под него столько навалили, что ещё немного – и гусеницы увязнут. По первой жаре и вонь пошла. Бог бы с ней, с вонью, но мы всё-таки решили малость отъехать. Договорились отливать в кабинке, а бомбы метать по оврагам. Мало радости каждый раз, как прихватит, сигать по бортовой лестнице вниз, но договорились, и ладно. Это Кардан придумал. Ему, наверное, в моторном отделении особенно воняло. В общем, Сыч завёл двигатели посреди дня, взялся за рычаги управления и весь засиял, как ему стало хорошо от их вибрации.
Нам бы продвинуться к магистрали, но «Зверь» стоял к ней задом. Тратить солярку на петлю и разворот не хотелось, и мы двинулись вперёд. Я тогда сидел в кабине у Сыча. Вспомнил русалочий пруд и предложил подобраться к нему поближе. Сычу моя идея понравилась, однако он малость переусердствовал – так подобрался, что защитным намордником «Зверя» перепахал останки причала. Бухта сказал бы: пришвартовался.
Русалок мы выловили и оттянули в камыши. Ну и полезли купаться. Сифон, придурочный, разогнался и сиганул в воду прямо с палубы. Нет, вначале он слазал посмотреть, глубоко там или нет, торчит коряга или не торчит— на это мозгов хватило, – а затем сиганул. Раза четыре прыгнул, пока не успокоился. И Кирпич вслед за братом разок прыгнул. Остальные не рискнули. Высоковато, да и плавать никто толком неумел.
Мы барахтались у берега, брызгались, потом и сами не заметили, как помылись. Теперь ходили чистые. Не все, конечно, но многие. У Черепа вон до сих пор виднелся пепел за ушами, словно он втайне бегал к другому «Зверю», где ещё работали печи. Череп только ополоснул лицо и постоял по колено в воде – окунаться не захотел. А вот Крот согласился поплавать. Ну как – согласился… Его, собственно, никто не спрашивал. Мы с Кирпичом стащили Крота вниз, затолкали в пруд и простирнули с мылом. Он малость повизжал, подёргался, но в итоге, думаю, не обиделся. Позже я увидел, что Крот и сам украдкой выбрался полежать на мелководье. Правда, с опаской зыркал по сторонам – боялся, что мы с Кирпичом опять заявимся его надраивать.
Леший вымачивал и расчёсывал свои патлы по вечерам, вернувшись из дозора. Расчесавшись, набирал ведро воды и шкрябал иконостас на морде «Зверя». Немного счистил застарелую копоть, но лики святых всё равно едва угадывались за мутным стеклом. Леший упрямился и продолжал елозить по нему резиновым скребком.
К полуночи в пруд спускался Малой. Уж не знаю, почему именно к полуночи. Наверное, ему нравилось плавать в одиночестве под луной. Другие предпочитали купаться под солнцем. Сыч с Карданом купались наравне со всеми, но шарахались в трансмиссионном и моторном отделениях, откуда неизменно возвращались перемазанные до черноты.
Сыч изнывал от простоя, и Кардан согласился натаскать его по механике. Показал ему, как щупать крепления топливного насоса, проверять хомутики на шлангах и пробки водяного радиатора. Под надзором Кардана Сыч даже самостоятельно вычистил накипь из блока цилиндров и промыл систему охлаждения.
Неподалёку от обрушенного моста Кирпич вчера разглядел свежую насыпь с водружённым на неё унитазом. Обычно так отмечали временные захоронения. Хануриков стягивали в яму, засыпали землёй, а поверх втыкали наспех сколоченный крест. Не найдя досок для креста, ставили что-нибудь заметное, способное привлечь внимание похоронщиков, вроде тумбы, холодильника или вот унитаза. Однажды взгромоздили чугунную ванну, словно хотели уберечь хануриков от обстрела. Мы чуть не надорвались, пока оттаскивали её в сторону. Провозились с ней дольше, чем с самой могилой, хотя раскапывать могилу бывает муторно. Никогда не знаешь, кто в ней окажется: приличный манекен или подгулявшая жаба.
Кирпич скучал по мясорубкам и предложил сгонять до унитаза, пошукать, что там да как. Я отказался – не хотел напоследок подорваться на мине. Пообещал, что мы ещё наверстаем упущенное, и Кирпич сдался. Больше мясорубками меня не донимал.
Ожидание затянулось, и Калибр со скуки устроил нам засаду. Ему бы наслаждаться жизнью! С Сифоном прыгать в пруд. Со Шпалой ходить по берегу и лупить камыш палкой. С Кротом изображать подводную лодку и пускать грязевые торпеды в
