деревянную флотилию Черепа. Или с Черепом вырезать из деревяшек флот всяких крейсеров и авианосцев. Никто бы Калибру не сказал ни слова, а он откопал в недрах «Зверя» запасы своего ядовитого пойла, налакался, и у него случился припадок.

Калибр вылез на палубу, обнял штангу прожектора и что-то проорал надорванным горлом. Каким-то чудом не убившись, спустился по бортовой лестнице. Отошёл от «Зверя» и, протаранив лбом камыши, повалился на влажную землю. Ну и забился в судорогах. Долго бился. Руки заламывал, пальцы крючил, в груди так прогибался, что кости трещали, и пускал изо рта пену. Мы уже отвыкли от подобных картин. Думали, после внушений Сухого они не повторятся. Повторились.

Сыч попробовал вызвать крестов. Ему не ответили. Радиостанция привычно молчала. Я решил, что Калибру нас на глазах и обнулится. Сифон поднатужился и раскрыл ему пасть, а Череп сунул в зубы только что наструганный крейсер. Вот и вся помощь.

Мы окружили Калибра и смотрели, как его крутит. Потом бросились выгребать у него из пасти осколки крейсера, который он умудрился раскусить. Пока выгребали, Калибр притих. Пену больше не цедил, но весь натужился, напыжился и пальцы так оттопырил, будто хотел ими выстрелить. Лицо позеленело, затем стало фиолетовым. Веки разбухли, губы надулись. Из носа потекла какая-то грязно-бордовая дрянь, а из приоткрытого рта показался распухший язык. Дышал Калибр хрипло, с натугой. И глаза, налитые кровью, таращил. Ещё не помер, а уже походил на двухнедельного ханурика.

Когда он малость обмяк и перестал таращить глаза, мы с Сифоном окатили его водой, подхватили за ноги-руки и оттащили под корму «Зверя».

Сыч ненадолго включил двигатели, чтобы заработал кормовой подъёмник, и мы подняли Калибра на палубу. Совсем забыли, что звук работающих двигателей и выхлоп вообще-то считались условным сигналом. Переполошили всех, кто стоял в дозоре. Они примчались, ожидая, что мы встретим их новостями. Вместо новостей получили мертвецки упитого Калибра.

Мы забросили его на шконку и ушли купаться. Иногда заглядывали посмотреть, помер или нет. Не помер и к утру оклемался. Весь бледный, дохлый, потребовал отпустить его в дозор. Мы отпустили. Шпалу, с которым он ходил раньше, на всякий случай заменил Кирпич. В итоге Калибр насилу допёрся до заброшенного дома и там отрубился. Проспал весь дозор, а к вечеру вернулся в строй – поднялся на «Зверь» вполне бодрый, вёл себя так, словно и не было приступа. Ну да и бог с ним.

На следующий день мы с Фарой задремали перед обедом. Проснувшись, я обнаружил, что лежу в теплушке один. Фара, конечно, постарался первым прибежать в столовку, чтобы поклянчить у Черпака лишнюю фруктовую палочку. Я уже подошёл к двери и хотел выключить плафон, когда мой взгляд упал на сваленные в углу вещи Сивого. Я понимал, что Сивый вряд ли додумается прятать намародёренное у меня под носом, однако раньше он, как и Кирпич, разбрасывал своё барахло по всей теплушке и не переживал по этому поводу, а сейчас его вещи лежали слишком уж кучно.

Помедлив, я выглянул в коридор. Убедился, что поблизости никого нет. Запер дверь и метнулся в угол. Поначалу осторожно снимал портянки, трусы, тельняшки. Старался не нарушить их порядок. Его, собственно, и не было. Наконец стал действовать смелее. Просто выгребал и заодно прощупывал вещи Сивого, по большей части грязные, иногда подгулявшие от влаги и накрепко пропитанные пеплом.

Под завалом лежал спальник – один из тех, которые Сивый организовал команде. В тёплое время мы ими почти не пользовались. Неудивительно, что Сивый сунул его вниз. Без особой надежды я потянул капюшон и услышал, как в спальнике что-то звякнуло.

Замер на измене. Не сдержавшись, подбежал к двери, бережно сдвинул задвижку – опять выглянул в коридор и несколько секунд прислушивался к жилому отделению. Повторно запер дверь, подпёр её табуретом и вернулся в угол.

Попробовал вытянуть спальник из общего завала. Звяканье усилилось.

Сунул руку внутрь и наткнулся на что-то металлическое. Аж задохнулся от предвкушения.

Моя тактика сработала! Я перестал ходить за Сивым, не дёргал его, не пытался подловить, и он расслабился. Вернувшись из мародёрской вылазки, поленился сразу лезть в тайник. На время притащил награбленное в теплушку, бросил в спальник и завалил грязными вещами. Со спальником придумал хорошо, а с вещами прокололся.

Я вынул руку и при свете плафона уставился на свою находку. Ложка. Обычная алюминиевая ложка. Честно говоря, я ожидал увидеть что-нибудь поинтереснее. Такой себе улов.

Следом я вытащил связку пряжек. Старых, потёртых и никому не нужных. За пряжками показались алюминиевая миска, ещё три ложки, ещё две миски, какая-то заточка…

Разозлившись, я постарался пошире раздёрнуть горловину спальника и забрался в него чуть ли не с головой. Мне бы налобный фонарь Крота!

Где снятые кольца, нательные крестики и выдранные щелкунчиком зубы?

Вот! Я достал два портсигара. Обшарпанные и погнутые… Их нигде не толкнёшь.

Значит, Сивый нарочно устроил замануху! Насобирал всякого дерьма, похоронил его под портянками и заставил меня в них копаться! Я даже оглянулся, будто Сивый мог заранее спрятаться в тени за шконкой и сейчас наслаждаться моим провалом. За шконкой, ясное дело, никого не было. Сивый и так поймёт, что подловил меня. Ни слова не скажет. Просто мимоходом посмотрит сусмешкой.

Я похолодел от бессильной злобы, а затем вытащил из спальника блокнот. Полевой, с заложенным карандашом. Немного подранный, покоробившийся от влаги и перетянутый верёвкой. Сняв верёвку, я заглянул внутрь. Ничего, кроме накарябанных карандашом цифр, не обнаружил.

Убедился, что спальник пуст, и откинулся на горку из наваленных к стене вещей Сивого.

Нужно было сгрудить всё на место, пообедать и смириться с поражением, но я медлил. Какое-то слабое, едва ощутимое узнавание маячило на самом краю мозга.

Я крутил в руках блокнот, всматривался в убогие строчки на разлинованных страницах. Ну, по сравнению со строчками в букваре Фары они смотрелись убогими. Вспомнил, как Сивый вернулся за книгой учёта жёлтых, как в опережение Фары забрал у хануриков жетоны. С сомнением присмотрелся к одной из алюминиевых ложек. И меня осенило!

Дёрнувшись, я встал на колени и начал заново перебирать выуженное из спальника барахло. На мисках, ложках, портсигарах, пряжках, металлических зажигалках и даже на заточке были нацарапаны цифры! Барахло принадлежало зэкам из штурмового отряда – мы их месяца два назад выскребли из оттаявшей воронки! Фара хотел сунуть ложку в мешок с хануриком, чтобы посмеяться над Черепом, когда тот выудит её магнитом из прогоревших костей, а я сказал: «Не выудит. Она алюминиевая».

Жетоны зэкам